– А-а, теперь понимаю! Ты сфотографировала себя этим фотоаппаратом.

– Ну да. Я обнаружила в сундуке эту старомодную одежду, и мне захотелось в ней сфотографироваться. Найти подходящую фотопленку оказалось не так-то просто, но в конце концов я ее нашла, и фотография получилась не такой уж и плохой, правда?

– А сегодня ты надела эту блузку, чтобы меня напугать…

– Нет, ею тебя не напугаешь – если, конечно, ты не трус. Или ты трус?

– Думаю, что нет.

– Тогда держись покрепче.

Она нажала на педаль газа, и мы резко свернули с центральной улицы в переулок, проехав по которому, снова оказались в квартале Эль-Каль. Хотя улицы в этот вечер понедельника были пустынными, я все время боялся, что мы вот-вот кого-нибудь собьем.

– Не будь, пожалуйста, такой бесшабашной, – попросил я. – Тебе ведь уже не двадцать лет.

Эта моя реплика ее, похоже, обидела, и она, с недовольным видом сбавив скорость, включила радио. Из колонок послышалась песня американской рок-группы «Велвет андерграунд», причем весьма подходящая для данного момента – «Femme fatale».[3]

Воспользовавшись воцарившимся молчанием, я стал рассматривать ее краем глаза в желтоватом свете мелькавших над машиной уличных фонарей. Ей было уже за тридцать. Под ее старомодной блузкой и широкой черной юбкой угадывалось гибкое и весьма молодое для ее возраста тело. Большая копна волнистых волос, рассыпавшихся по плечам, придавала ее внешности, можно сказать, классический вид и была, безусловно, главной отличительной чертой ее облика. Глаза у нее были большими и темными, нос – прямой, греческого типа. Ее полные губы все еще кривились от недовольства.

– Я вовсе не хотел обидеть тебя своими словами, – стал оправдываться я. – Мне просто очень хочется, чтобы мы никого не задавили. Кстати, а куда ты меня везешь?

Не отвечая на мой вопрос, Эльза остановила автомобиль на небольшой площади и вышла из него с самым непринужденным видом, хотя парковать машину в этом месте наверняка было запрещено. Я услышал, как ее туфли – тоже старомодные – энергично затопали по булыжной мостовой.

Это заведение – «Ле Бистро» – представляло собой уютное и довольно оживленное кафе, расположенное в самом центре еврейского квартала. Более того, от него было буквально рукой подать до уже известного мне антикварного магазина. Эльза молча и очень внимательно изучала меню, а я тем временем разглядывал местную публику, состоявшую в основном из юных парочек и каких-то друзей-приятелей, которые сидели и без особого энтузиазма пили вино. Моя спутница остановила проходившего мимо официанта одним лишь взглядом. Она заказала у него – разговаривая с ним гораздо вежливее, чем со мной, – бифштекс по-русски с печеночным соусом и пиво, я отдал предпочтение пицце по-деревенски и яблочному вину.

– А ты – чудак, – сказала Эльза, разглядывая свое одеяние. – Это, наверное, побочные эффекты того, что ты не женат.

– Почему ты думаешь, что я не женат?

– Это бросается в глаза – у тебя на пальце нет кольца.

– Считай, что есть, – сказал я. – Кроме того, у меня еще есть четырнадцатилетняя дочь.

– Поздравляю.

– Ты решила издеваться надо мной в течение всего вечера? – спросил я, пытаясь сменить тональность разговора. – Я, между прочим, приехал сюда не для того, чтобы обсуждать свою жизнь.

– Я знаю. Ты приехал за денежками. Я всего лишь служу украшением того, что, в общем-то, является хотя и прибыльным, но грязным дельцем. Причем прибыльным оно станет, если тебе удастся раздобыть те письма.

– Откровенно говоря, у меня нет ни малейшего желания их раздобывать. То же самое я скажу завтра и твоему отцу.

– Готова поспорить с тобой на что угодно: он тебя переубедит, – сказала Эльза, со зловещим видом искривив губы.

– У тебя что, есть какие-то сомнения в моих словах? – сердито спросил я.

– У меня, скажем так, нет никаких сомнений относительно способности моего отца тебя переубедить. Ему очень нужны эти деньги. Они – его шанс распрощаться с этим чертовым антикварным магазином и вернуться в Израиль, будучи обеспеченным уже до конца своей жизни. Поэтому он тебя не отпустит.

Объясняя мне все это, Эльза расстегнула пару пуговиц на своей блузке, и в свете свечей стала видна ее вызывающе-белоснежная шея, еще больше подчеркивающая красоту ее лица. Я понял, что мне нужно переходить к обороне:

– Этот ужин и расстегнутые пуговицы являются частью… переубеждения?

Выражение лица Эльзы тут же стало напряженным, а в глазах сверкнуло негодование.

– За кого ты меня принимаешь? – сердито спросила она.

А затем она расхохоталась – расхохоталась так громко, что сидевшие за соседними столами посетители замолчали и посмотрели на нее. У меня возникло подозрение, что эта Эльза – слегка чокнутая.

– Ладно, хватит глупостей, – сказал я, начиная разрезать пиццу, больше напоминавшую большую лепешку. – Расскажи мне про эти письма. Ты их видела?

– Ну конечно – я ведь их переводила.

– Правда? – удивился я. – А перевод у тебя сохранился?

– Я это делала для своего отца устно. Мы не стали ничего записывать, потому что очень быстро поступили предложения о покупке писем, и нам надо было отправить их в аукционный дом, чтобы гарантировать получение платы за них.

– И тут как раз ваш магазин ограбили.

– Именно так. Это был настоящий удар судьбы.

– Да уж, – кивнул я, слегка повеселев после второго бокала яблочного вина. – Но, по крайней мере, уже хорошо то, что ты их прочитала. О чем в них говорилось?

– О всякой ерунде, связанной с 2013 годом. Тебе мой отец разве не рассказывал? В этой переписке обсуждалась точная дата конца света. Юнг в своих письмах Каравиде выражал сомнения относительно того, что конец света наступит в 2013 году, потому что, согласно календарю майя, он должен наступить в 2012-м. Если быть более точным, то 21 декабря 2012 года.

– Вот уж невелика разница! Кроме того, меня удивляет, что такой выдающийся ученый, как Юнг, поддался подобному суеверию.

– Никакое это не суеверие, – возразила мне Эльза, вдруг заговорив назидательным тоном. – В календаре майя фигурировал так называемый «длинный счет», после завершения которого мир в его нынешнем виде должен исчезнуть. Если посчитать с точностью до дня, то получится, что это произойдет за десять дней до той даты, которую определил в результате своего каббалистического исследования Каравида.

– Даже если кто-то из них и был в чем-то прав, – стал рассуждать я, – мы в данном случае имеем дело отнюдь не с точной наукой. Раз уж тут фигурирует такой огромный промежуток времени, майя вполне могли ошибиться на парочку недель.