Весь серый мозаичный пол был завален сотнями маленьких скелетов.

На мгновение – возможно, из-за хрупких грудных клеток – я подумал, что это останки птиц. Но мысль была глупая. Среди пернатых нет видов, которые живут под землей. Осветив фонариком несколько окаменевших скелетов, я по размерам черепов и отсутствию крыльев понял, что это крысы. Сотни крыс.

Большинство скелетиков лежало отдельно друг от друга, но кое-где громоздились груды костей, как будто десятки галлюцинирующих грызунов душили друг друга в погоне за одним-единственным воображаемым кусочком сыра.

Но самым странным были попадавшиеся там и сям узоры из черепов и костей. Крысы лежали не редкими кучками, но так, словно сами сложились в прихотливые линии «веве» гаитянских жрецов вуду.

Я знал о «веве» все, потому что мой друг Бобби Хэллоуэй когда-то встречался с умопомрачительно красивой серфершей Холли Кин, которая была вудуисткой. Их связь была недолгой.

«Веве» – это узор, олицетворяющий власть астральной силы. Жрец вуду готовит пять больших медных сосудов, каждый из которых наполнен соответствующим веществом: белой пшеничной мукой, желтой кукурузной, красной кирпичной пылью, черным толченым углем и толченым же корнем танниса. Этими веществами он делает на полу священные знаки, высыпая из горсти строго определенное количество порошка. Он должен назубок помнить сотни сложных узоров. Даже для самого скромного обряда требуется несколько «веве», чтобы привлечь внимание богов к Умфору – храму, где совершается ритуал.

Холли Кин исповедовала культ белой магии, называющейся Уньон и противостоящей черной магии, Бокор. Она говорила, что нет большего зла на свете, чем создание зомби с помощью оживления мертвых и чтение заклинаний, позволяющих превратить сердца врагов в протухшие цыплячьи головы или что-нибудь в этом роде, хотя сама признавалась, что могла бы делать это, нарушив клятву Уньон и получив взамен членский билет лиги Бокор. Девушка была милая, но немного странная и лишь однажды заставила меня испытать неловкость, когда с жаром заявила, что величайшей рок-группой всех времен и народов была «Партридж фэмили»…

Но вернемся к крысиным костям. Видимо, они лежали здесь давно, потому что, насколько я мог судить с первого взгляда, мяса на них не оставалось. Некоторые были белыми, другие желтыми, кирпично-красными и даже черными.

Удивительно, но если не считать нескольких куч серых волос, скелеты крыс были целыми. Это заставило меня подумать, что кто-то специально принес их сюда, предварительно выварив в кипятке, и что этот «кто-то» преследовал куда более зловещие цели, чем те, о которых рассказывала потенциальная Бокор, облаченная в бикини Холли Кин.

Кроме того, я заметил, что мозаичный пол под многими скелетиками усеян пятнами. Вид у этих останков был отвратительный, они казались липкими, но, видимо, давным-давно окаменели, потому что иначе в холодном сухом воздухе стоял бы тошнотворный запах разложения.

В этих хорошо замаскированных подземельях проводились опыты по генной инженерии (возможно, продолжающиеся и сейчас), которые привели к катастрофическим результатам. В медицинских исследованиях широко используются крысы. У меня не было доказательств, но скорее всего эти грызуны были участниками одного из таких экспериментов. Правда, я не мог себе представить, каким образом они здесь оказались.

Тайна крысиных «веве» была всего лишь одной из бесконечных загадок Форт-Уцверна и не имела никакого отношения к более важной тайне исчезновения Джимми Уинга. По крайней мере, я на это надеялся. Упаси господь, чтобы я, открыв следующую дверь, обнаружил за ней ритуально выложенные кости пятилетних мальчиков.

Я сделал шаг назад, подальше от крысиного эквивалента легендарных кладбищ слонов, и закрыл дверь так тихо, что этот звук мог бы услышать только кот, наглотавшийся метамфетаминов.

Короткая вспышка света, еще более горячая, чем зажатый в ладони фонарик, убедила меня, что коридор по-прежнему пуст.

Я шагнул к следующей двери. Нержавеющая сталь. Без надписи. Рукоятка в виде рычага. Совершенно такая же, как предыдущая.

За дверью была комната того же размера, что и первая, но без крысиных скелетов. Мозаичный пол и крашеные стены сверкали так, словно были только что отполированы.

При виде голого пола я испытал чувство облегчения.

Когда я вышел из второй комнаты и так же беззвучно закрыл за собой дверь, до меня вновь донесся голос тролля. Он был ближе, чем раньше, но по-прежнему звучал глухо и неразборчиво. Коридор впереди и позади оставался пустынным.

Через секунду голос зазвучал громче и ближе, как будто говоривший подошел к двери и приготовился выйти наружу.

Я выключил фонарик.

Вокруг меня снова сомкнулась вызывавшая клаустрофобию тьма, мягкая, как саван Смерти с опущенным капюшоном и бездонными карманами.

Голос продолжал громыхать еще несколько секунд… и вдруг умолк, прервавшись на полуслове.

Я не слышал скрипа двери или какого-нибудь другого звука, указывавшего на то, что похититель вышел в коридор. Впрочем, его должен был выдать свет. Я по-прежнему был один, но инстинкт подсказывал, что скоро у меня будет компания.

Я прижимался к стене, повернувшись в сторону, противоположную той, откуда пришел, навстречу царству неизвестного.

Погашенный фонарик вновь стал холодным, но зато нагрелся пистолет.

Чем дольше длилась тишина, тем более бездонной она становилась. Вскоре она превратилась в пропасть, и мне представилось, что я погружаюсь в нее, как в глубины моря водолаз, отягощенный грузом.

Я вслушивался в безмолвие так, что ощущал вибрацию тонких волосков в ушах, однако слышал только один звук, раздававшийся внутри меня: то был гулкий и тягучий стук моего сердца, более быстрый, чем обычно, но все же не слишком участившийся.

Время шло, но в коридоре не раздавалось ни звука. Свет из открытых дверей тоже не пробивался, и у меня вопреки инстинкту начало складываться впечатление, что голос тролля скорее удалялся, чем приближался. Если похититель с мальчиком тронутся в путь и уйдут, я потеряю их след. Надо держаться вплотную за ними.

Я был готов снова включить фонарик, но тут меня сотрясла дрожь предчувствия. Если бы я был на кладбище, то увидел бы привидение, которое катится на коньках по лунному льду травы. Если бы я был в лесах Северо-Запада, то увидел бы Иети, шествующего меж деревьями. Если бы я Снежный человек был перед дверью какого-нибудь гаража, то увидел бы на ее побитой непогодой поверхности лик Иисуса или Пресвятой Девы, предупреждающий о приближении Апокалипсиса. Но я был в подземельях Уиверна и не видел ни зги, так что мог только чувствовать. А чувствовал я некое присутствие. Ту самую мрачную и давящую ауру, которую медиумы и психиатры называют «сущностью». Некая духовная сила, существования которой нельзя отрицать, леденила мне кровь и заставляла трястись поджилки.

Я был с этой силой лицом к лицу. Мой нос был лишь в нескольких дюймах от ее носа – конечно, если у нее был нос. Я не ощущал ее дыхания, и слава богу, потому что оно должно было пахнуть тухлым мясом, жженой серой и свиным навозом.