Повелителю огня и человеческих страстей Ажданиоке полагалась полная чаша лучшего красного вина. Сама чаша была украшена алыми и оранжевыми каменьями. Золото, из которого она была выкована, докрасна раскалялось в пламени жертвенного костра, а вино с шипением испарялось, и это значило, что Ажданиока принял дар.

Царю морей, хозяину воды Улькабалу преподносили хрустальную чашу с голубым вином и несколько драгоценных жемчужин. Они долго не желали гореть, а потом распадались тонким и легким пеплом.

Полная чаша черного вина, свежий хлеб и самые красивые цветы были жертвой, которую люди посвящали богу земли Тетареофу. Ведь он не только посылал им богатые урожаи, не только кормил и защищал, но мог также сотрясти твердь, устроить камнепад или страшное бедствие — миванирлон, когда недра гор изрыгали потоки жидкого огня, в небо взлетали раскаленные скалы, а земля окутывалась шлейфом черного и невесомого пепла.

Блестящими украшениями пытались откупиться люди от слепого Данна — вершителя судеб. Этот юный незрячий бог тянул жребий как смертным, так и бессмертным. И считалось, что нужно отдать ему что-то дорогое, дабы взамен обрести удачу и его благосклонность.

Такими же богатыми, прекрасными, но бескровными жертвами почти всегда довольствовались и другие боги: вечно влюбленные Гепетея и Жуманук, податель жизни Лафемос и светоносный Луранудак. Однако двое — воитель Суфадонекса, а также хозяин смерти и безумия Ягма — постоянно жаждали горячей крови и чужих жизней.

Видимо, Каббад был плохим прорицателем, потому что, несмотря на весь его трепет перед богами, стремление заслужить милость небесных владык и желание добыть победу своему народу, ему было жалко крохотных ягнят, вся беда которых заключалась в том, что их угораздило родиться: одного — безупречно рыжим и другого — безупречно черным.

Каббад заметно побледнел, когда столкнулся взглядом с широко открытыми испуганными глазами малыша. Из темного агатового глаза текла мутная слезка.

/Единственная надежда, что ни Суфадонекса, ни грозный Ягма не прислушиваются к мыслям ничтожнейшего из своих служителей. Что им до меня? А если и слышат, то, вероятно, понимают, что мне не жаль жертвы для них, мне просто жаль саму ЖЕРТВУ. Что ж он так стонет, бедняга?! Каждый раз одно и то же…/

Рыжего ягненка надлежит зарезать у алтаря Суфадонексы, а затем держать, чтобы кровь из распахнутой алой раны стекла прямо в огонь. То же самое следует проделать с черным у алтаря Ягмы.

Прорицатель пропел заклинание и не глядя полоснул по пульсирующей под пальцами плоти. Тяжелый нож с лезвием, наточенным до невозможной остроты, сам выполнил грязную работу.

/Однажды я таки отрублю себе пальцы. Нужно заставить себя смотреть. Интересно, как жрецы Ягмы приносят в жертву детей? Не представляю… Впрочем, и представлять не хочу./

Аддон Кайнен частенько говорил своему старинному другу и учителю, что тот родился не в свое время. Ведь гласят же легенды, что некогда на земле царил Золотой Век, когда не было ни убийств, ни войн, ни голода. И люди жили, как певчие птицы, довольствуясь тем, что дает им плодородная земля. Это уже потом случилась страшная битва земных богов со смертоносными чудовищами, порожденными чернотой ночного неба. И после этой битвы не осталось ничего живого под небесами.

А когда Тетареоф и Улькабал породили новый людской род, то был он уже иным — воинственным, жестоким и кровожадным. Словно кровь убитых чудовищ, напоившая землю, отравила ее, и всякое семя ее также было отравлено. А вот Каббад не был.

Ему бы отправиться в Шэнн, где возвели самый величественный храм животворящему Лафемосу и где в честь этого бога растили красивейшие цветы и держали сотни сладкоголосых птиц. Конечно, Шэнн тоже воюет, но после сокрушительного поражения, которое прежний царь потерпел в битве с газарратами, никаких серьезных сражений у его стен не было.

Опять же, если рассуждать о прихотливых поворотах судьбы: самый миролюбивый человек, какого только знал Аддон Кайнен, всю свою жизнь неотлучно находился в центре кровопролития. Ведь те дни, когда жители Каина не истребляли врагов на бранном поле, можно было пересчитать по пальцам.

Впрочем, боги ничего не делают зря. Возможно, Только такой человек, как Каббад, и мог находить в себе достаточно доброты и душевных сил, чтобы своим присутствием хоть немного облегчать участь близких и любимых людей. Откуда он черпал эти силы, для Аддона, например, оставалось вечной загадкой.

Жители крепости, предупрежденные о том, что враг стоит у самых ворот, истово молили богов о милости и снисхождении. Особенно докучали Суфадонексе и Ягме, потому что умирать не хотелось никому. Это чистейшей воды ерунда, если вам говорят, что воин всегда готов принять собственную смерть.

Тот, кто рожден и воспитан воином, всегда готов выступить на защиту своей родины, своих соотечественников и богов. Он закроет путь врагу, хотя ему так же, как и остальным, хочется жить, любить и быть любимым, растить красивых детей и пахать плодородную землю. Просто это его работа, и он станет выполнять ее, пусть даже она грязная, кровавая и страшная. Но не ждите от воина, что он не будет бояться, не будет молить небесных владык даровать ему победу и сохранить жизнь. Возможно, воин даже лучше остальных представляет себе, как это прекрасно — жить. Ведь он чаще других заглядывал в лицо смерти.

Особенно усердствовали у алтаря Ягмы те самые тридцать новобранцев, о которых упоминала У на. Они еще не слишком хорошо понимали, что ждет их в совсем скором времени, но уже как будто ощущали ледяное дуновение где-то за спинами. А когда оборачивались — там никого не было.

Это и есть предчувствие смерти.

Сквозняк, который образуется всегда, когда Ягма приотворяет дверь, ведущую в его мрачное царство.

— Ты писал Баадеру? — Либина осторожно тронула мужа за рукав, приглашая отойти в сторону.

В последние часы перед осадой Аддон Кайнен стремился поспеть всюду и буквально разрывался на части. Побеседовать с ним с глазу на глаз не было никакой возможности, а откладывать важный разговор на потом Либина тоже не могла.

— Я писал царю, — ответил супруг, сделав особое ударение на слове «царь».

— Как ты думаешь, тебе удалось убедить его забрать девочку? — тревожно спросила она.

— Не уверен. Во-первых, я старался не сгущать краски, а описывал исключительно факты. Во-вторых, Баадер наверняка привык к тому, что Уна два десятка ритофо живет в Каине и с ней не случилось ничего дурного, отчего же именно на этот раз должно что-то произойти? В-третьих, я уже теперь могу приблизительно угадать ответ нашего царственного брата: жена-де на сносях, наследник грядет, то да се… Разве нет?

/Бедняжка моя, ты же знаешь, что, даже если бы Баадер захотел, ему будет очень трудно преодолеть сопротивление многочисленной родни. Это только ты у меня такая умница, а иные жены бывают хуже слепней./

Женщина припала лбом к крепкому плечу мужа и тяжело вздохнула.