эту пустую комнату. Поскольку я старалась скрыть свое одиночество, то наплела всем про двухдневную семейную поездку за город.

Когда почти все ушли, он вызвал меня в кабинет. Я в этот момент заканчивала убирать со стола бокалы.

– Вы тоже празднуете Рождество? – спросил он с улыбкой.

– А что в этом такого? – резко ответила я.

– Ну, готов поспорить, вы еврейка. А у евреев Рождество не празднуют, так ведь? Не думаю, что рождение Иисуса для вас грандиозный праздник, я не прав?

– Вас натолкнуло на эти мысли мое имя?

– Ваше имя и ваше лицо. Моя бабушка полька, как и вы, и вы очень похожи на ее фотографии. Она тоже была еврейкой. Почему вы солгали? Чем вы на самом деле заняты сегодня вечером? – произнес он с иронией в голосе.

– Честно говоря, ничем, если вам так интересно, – ответила я, расставляя последние бокалы на полке. – А вы?

– Я тоже. Мои родители умерли много лет назад.

– Мои тоже.

Это признание мгновенно сблизило нас.

В итоге он пригласил меня в ресторан, и несколько часов спустя мы оказались в его квартире. Такой поворот событий меня очень порадовал, однако первая ночь сильно разочаровала, скажем так, в техническом плане, да и в эмоциональном тоже. Его ласки были банальны и лишены страсти. Проснувшись утром, я была поражена холодом окружающей обстановки: белые стены, кровать, телефон, несколько газет на стуле. И только моя разбросанная по полу одежда придавала хоть немного жизни этому стерильному помещению.

– И что теперь? – спросила я, открыв глаза.

– В смысле? – ответил он.

– В редакции…

– Что в редакции? – Он на мгновение замер, как бы размышляя. – Ничего не поменяется, если ты это имеешь в виду, я никогда не смешиваю личную жизнь и работу. Хочешь есть?

Мы спустились в закусочную на первом этаже его дома, позавтракали и разошлись по своим делам. Я о нем практически ничего не знала, кроме работы. А он знал обо мне только то, что я вдова и сирота, и воспринимал мою участь с иронией.

На следующий день он встретил меня в редакции с тем же безразличием, что и всегда. Поэтому я, как обычно, дождалась вечера, когда офис опустеет и мы сможем поговорить.

– С тобой все в порядке? – осторожно начала я. Казалось, он сейчас отправит меня куда подальше.

– Что ты делаешь в эти выходные? – спросил он. На календаре была только среда.

– Вроде бы ничего. Есть предложения?

– Давай поужинаем в субботу вечером?

Я приняла приглашение, он встал и небрежно произнес:

– Хорошо, тогда увидимся в субботу? Хорошего вечера!

Я как дура осталась стоять на месте, одновременно довольная приглашением и обескураженная холодностью. Вот так и начались наши странные отношения. Мне казалось, я влюбилась. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было не совсем так, хотя, конечно, он мне понравился.

Мы встречались субботними вечерами, иногда еще раз среди недели, но редко.

Утром после свидания он так или иначе давал понять, что теперь ему надо побыть одному. Я знала, что он пишет книгу, однако мы никогда о ней не говорили. Да и в целом темы наших разговоров не затрагивали личных вопросов, только литература, политика, общество, и ни слова о личной жизни! Спустя много месяцев общения я не узнала о нем почти ничего нового, разве только о его анатомии. Он всегда уклонялся от ответов на слишком личные вопросы и сам не проявлял излишнего любопытства ко мне.

А потом…»

Ее взгляд помрачнел, и она опустила голову. Затем продолжила:

«А потом я забеременела…»

В моей голове молнией пронеслось: как ее мать. Словно прочитав мои мысли, она добавила:

«Да, как моя мать, но я не оставила эту беременность. Услышав от меня новость, он сказал, что это не входит в его планы и вообще он решил уехать в Лондон, чтобы работать корреспондентом в издании, “достойном так называться”. Я спросила, любил ли он меня, он ответил, что это были его первые длительные отношения с женщиной, а это можно расценивать как признак некой привязанности, которая тем не менее не вызывала у него желания создать семью.

Абсолютная холодность вызвала у меня отвращение к нему, к нашей любви и к ребенку в моем животе. При этом он не преминул прочитать мне лекцию, как я должна развивать карьеру, сказал, что мои статьи неинтересны, мои знания устаревают и т. п. В конце заверил, что готов помочь войти в мир “настоящей” журналистики, ни разу не обмолвившись при этом о моем положении.

Помню, как вышла из его дома и шла куда глаза глядят долго-долго. В глубине души я знала, что не хочу этого ребенка, и тем более ни при каких обстоятельствах не хочу пережить то, что пережила моя мать. Жизнь свернула куда-то не туда. Я перестала видеть смысл в происходивших событиях, в этой любви, рассыпавшейся в пыль при помощи нескольких слов.

Через несколько дней я нашла “создательницу ангелов”. Красивые слова для того, что не должно иметь никакого названия, правда? В то время других вариантов просто не было. Она извлекла из меня ребенка, а вместе с ним и огромный кусок моей жизни.

Он все же сдержал слово. Нашел мне место в ежедневном издании, где я должна была “делать выжимку” из текущих событий и публиковать несколько статей в месяц в качестве литературного критика. Он употребил именно это словосочетание, “делать выжимку”, – как же отвратительно прозвучало. Из меня он тоже “сделал выжимку”. К слову, он неоднократно предпринимал попытки снова начать встречаться по субботам, но я больше не могла разделить с ним моменты близости; более того, я вообще ничего не могла ни с кем разделить.

Когда он уволился и уехал в Лондон всего за несколько недель до моего собственного ухода из журнала, я даже не зашла с ним попрощаться. Просто прошла, не поворачивая головы, мимо его кабинета, в тот момент, когда оттуда раздался хлопок пробки от шампанского. Совсем как в тот рождественский вечер, когда он пригласил меня на ужин. И все же он впервые за всю историю наших отношений окликнул меня: вышел из кабинета и произнес мое имя. Представляю изумленные лица коллег, которые ни о чем даже не подозревали и вдруг оказались свидетелями этого жалкого окрика, предавшего огласке отношения определенного порядка.

Однако я не обернулась.

Приступив к новым обязанностям в ежедневном издании, я пообещала себе никогда больше не смешивать работу и чувства. А затем, так как моя зарплата увеличилась вдвое, переехала. Здесь, на острове, на улице Де-Пон, я