Чтобы сравнить точки зрения, надо перебраться на запад, пересечь Гудзон и оказаться в соседнем штате и в лучшем пригороде Нью-Йорка – Хобокене. Занимая всего квадратную милю, этот городок сыграл судьбоносную роль в истории страны: здесь родились бейсбол и Синатра.

Кроме этого, Хобокену повезло еще дважды. Первый раз в xix веке, когда он разбогател, второй – в xx, когда он обнищал. У разорившегося города не было денег, чтобы снести обветшалые хоромы, и они нетронутыми дошли до наших дней. Их умыли, приодели и за бешеные деньги продали яппи.

– Если вы хотите побывать в старом Нью-Йорке, – говорят местные, – вам надо побывать в Хобокене, штат Нью-Джерси.

Отсюда Манхэттен выглядит именно так, как должен, – столицей будущего. Еще и потому, что быстро меняется. Последнее прибавление – новый торговый центр, которому я не могу простить только то, что он новый.

Я слишком любил башни старых близнецов, считая их редким шедевром модернистской архитектуры. Взяв за образец фужер для шампанского, зодчие размножили его миллион раз, добившись монументальной воздушности. Новый небоскреб элегантен и величествен, но он лишен той символической наглядности, которая, собственно, и сделала Торговый центр завидной мишенью.

Оглядев Нью-Йорк с двух сторон, мы должны отдать приоритет третьей. Лучший вид открывается статуе Свободы, но она смотрит в сторону, хмуро вглядываясь в приплывших эмигрантов. Ее трудно осуждать. Ведь и правда – рвань вроде нас. Богатые сидели дома, а бедных отправляли на Эллис-Айленд, куда теперь я вожу гостей, чтобы показать, с кого начиналась Америка. Их имена высечены на каменной стене, змеей опоясывающей остров. Есть там и «Александр Генис», но другой – старший. Мы подарили именную плитку отцу, теша его и нашу гордость.

Отсюда, с юга, на Манхэттен можно смотреть только в упор. Залитый все еще буйным сентябрьским солнцем Нью-Йорк встает из вод, как град Китеж, готовый, словно он же, исчезнуть, когда к нам явится новый ураган, похуже «Сэнди».

Чтобы проверить пульс Нью-Йорка, надо приникнуть к его сердцу, поэтому я всегда начинаю мои ежемесячные велопробеги с Таймс-сквер. Центральный портал этой многоугольной и головоломной площади занимает узкий дом с престижным адресом «1 Times Square». Именно тут родился «Новый американец». Когда хозяева сняли офис газете, комната была невелика, Довлатов в ней не помещался, и первые планерки мы проводили в мужском сортире. Вскоре, однако, в редакции появились дамы, и газете пришлось переехать.

С тех пор я любуюсь этим объектом снаружи и только для того, чтобы узнать, какие товары нам предлагает сегодняшний день. Этой осенью роскошная световая реклама заманивала модным и вечным: звала купить мобильный телефон, выпить пива и записаться в армию.

Политикой не пахло. Это кажется странным накануне выборов, но свой выбор Нью-Йорк сделал давно и после Рейгана всегда голосовал за демократов. Исключение составляет Брайтон-Бич. Как всюду, где кучкуются наши, здесь считают Обаму коммунистом, который хочет взять и поделить даже то, что мы не заработали, но могли бы, если бы демократы не собирали налоги, от которых все умело уклоняются.

Знаю, знаю, мне тоже непросто разобраться. Я уже и не спорю. Во всяком случае, с тех пор как умер отец, не пускавший меня в комсомол, но ставший членом республиканской партии.

В условиях подавляющего большинства альтернатива Обаме вызывает не гневный протест, как это было с Бушем-младшим, а прилив любознательности. Многих занимает экзотическая религия претендента, о которой в Америке судят по ехидному описанию Марка Твена, самому успешному сейчас на Бродвее мюзиклу «Книга мормонов» и душещипательному и скабрезному сериалу «Большая любовь» про обаятельного бизнесмена из Юты и его трех очаровательных супруг.

Мормоны, однако, требуют большего внимания, поэтому, собрав много частных вопросов в один большой, я и отправился с ним в нью-йоркскую миссию «Святых последних дней», которая представляет 14 миллионов единоверцев и надеется обратить всех остальных. Выбрав приветливого миссионера, я перечислил заготовленное.

– Говорят, что мормоны верят, будто Христос посетил Америку, что индейцы произошли от евреев, что рай – в штате Миссури, что оригинал мормонской библии написан египетскими иероглифами, что, если сшить трусы с майкой, получится защитное белье, что ваша церковь крестит мертвых, включая Анну Франк, что лучшие после смерти станут богами, что им достанется по планете и что кока-кола – запретный напиток?

– So? – широко улыбнулся мормон, и, не найдя, что сказать, я горячо одобрил атаку на кока-колу.

– Стакан сахара на банку, – запричитал я, – это ж не рецепт, а казнь египетская.

Сойдясь с мормонами хоть в чем-то, я покинул их мраморные хоромы с трубящим ангелом на крыше и вышел на площадь Колумба, которого, оказывается, опередил не только Лейф Счастливчик, но и сам Иисус Христос.

В Линкольн-центре, как всегда, буйствовали музы, среди которых затесалась и безыменная – кинематографическая. Этой осенью она баловала любителей фестивалем «экстатического», по выражению афиши, украинского кино от Довженко до Параджанова.

Надо сказать, что нью-йоркские украинцы знают, как соблазнить наш город своим – и соседским – искусством. В их роскошном музее на 6-й улице, неподалеку от любимого панками ресторана «Веселка», показывают, помимо рушников и писанок, мэтров украинского авангарда. Не только Архипенко и Бурляка, но и Шагала с Малевичем. Немного напоминает глобус «Украина», но мне нравится, тем более что русский музей никто в городе создать не удосужился. Может, потому, что по-русски в Нью-Йорке говорят везде, а на украинском – только в Даунтауне.

Однажды, не удовлетворившись этими вкусными кварталами, киевские журналисты попросили меня рассказать, как украинцы подарили Америке Голливуд.

– Его, – возразил я, – создали евреи, бежавшие от погромов.

– Но бежали-то они с Украины, – вкрадчиво объяснил мне интервьюер, и я опять не нашел, что ответить.

Чтобы из малой Украины попасть к большому Гудзону, надо пересечь весь остров – с ближнего востока на дальний запад. Я люблю этот маршрут, иллюстрирующий причуды нью-йоркской географии. Только в Манхэттене (привет Марко Поло) Китай граничит с Италией. В первом, не дожидаясь холодов, уже подают горячащий змеиный суп, пока во второй еще падают в капучино с рыжей пенкой тоже желтые листья.

Осень в Нью-Йорке начинается когда хочет и кончается слишком рано – даже если тянется до Рождества. Чтобы насладиться временем года, осчастливленным моей любимой – пиджачной – погодой, я стараюсь не покидать пленэр даже в интерьере. Такое возможно в парке «High Line», который стал первым шедевром нового века и вторым – после статуи Свободы – аттракционом Нью-Йорка.

Эта вест-сайдская история началась строительством железной дороги в середине позапрошлого столетия. Вытянувшиеся вдоль Манхэттена рельсы пересекали сто пять улиц. Несмотря на то что перед поездом скакали «ковбои Вест-Сайда» – всадники с флагом – дорожных происшествий было столько, что 10-ю авеню прозвали «улицей смерти». Наконец отцы города подняли дорогу на эстакаду, и стало еще хуже. Ничто так не уродует Нью-Йорк, как его подземка, когда она, как это до сих пор с ней случается на том же Брайтоне, выбирается наружу и гремит над головой. Тридцать лет назад, ко всеобщему облегчению, железнодорожное движение в Вест-Сайде упразднили. Рельсы проржавели, шпалы прогнили, скудная насыпь проросла цепким сумахом и неприхотливой травой. Любивший строй и порядок мэр Джулиани хотел избавиться от руин, но ему не дали чудаки, находившие их живописными. С ними согласился мэр Блумберг, устроивший, на зависть всей стране, самый необычный парк Америки.