Славянские племена перечислены в нашей летописи в таком порядке: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане (волыняне), радимичи, вятичи, хорваты, дулебы, угличи, тиверцы, кривичи, дулебы и «многочисленные племена, у которых были города, существовавшие до времен летописца». Соловьев реконструирует путь восточных славян так: они ушли из Галиции от хорватов на берега Днепра, а уже оттуда началось расселение славян далее на восток и север. Переселенцы селились не в пустых землях, а рядом с иноязычными (финскими и прибалтийскими) народами – весью, мерей, муромой, черемисами, чудью, мордвой, пермью, печерой, ямью, литвой, зимиголой, корсью, наровой, ливами. Главных славянских племен было пять – поляне, древляне, дреговичи, славяне новгородские и полочане, остальные, очевидно, ответвились от них. Путь славян выглядит так: вверх на север по западной стороне Днепра и снова на юг – по восточной. Дулебы, бужане, угличи, тиверцы, радимичи и вятичи появились в качестве второй волны переселения, их путь неизвестен. Ясно одно: они сели в местах, которые еще не были заняты первой волной переселенцев. Радимичам пришлось вообще занять свободную пока что речку Сожь, а вятичам – Оку, поскольку земли между Сожью и Окой по реке Десне уже были заселены северянами. Угличей и тиверцев летописец помещает по Днестру до моря и Дуная, однако Соловьев считал, что тут нужно заглянуть немного далее в наш источник:

«…угличи жили прежде в низовьях Днепра; когда Игорев воевода Свенельд после упорного трехлетнего сопротивления взял их город Пересечен, то они двинулись на запад, перешли Днестр и поселились на западном его берегу», – к тому же, следуя указаниям Прокопия и Иорнанда, он отождествляет их с антами.

У славянских переселенцев был родовой строй. Иными словами, каждый род в племени селился отдельно, и во главе каждого из них стоял родовой вождь, когда требовалось решать важные для племени вопросы, вожди родов собирались вместе на совет, известный как совет старейшин. Эти старейшины или родовые вожди носили разные имена – князья, жупаны, старцы, владыки. От названия родового вождя, считает Соловьев, и пошло русское слово «князь», которое со временем утратило всякий родовой смысл и стало титулом. Об этом начальном родовом периоде славянской жизни летопись сообщает так:

«Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые – свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее – что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, поскольку умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон».

Иначе говоря, хотя родовые обычаи и быт у славян отличались, между ними было очень много сходных черт. Соловьев пояснял, что не стоит воспринимать эти обычаи как нечто умилительное и напрасно утраченное:

«Существуют различные взгляды на родовой быт: одни представляют его в идиллическом виде, предполагают в нем исключительное господство нежных, родственных отношений, другие, напротив, смотрят на него с противоположной стороны, предполагают суровость отношений между отцом и детьми, между родоначальником и родичами, подавление родственных отношений правительственными, причем приводят в пример семью римскую и германскую, где отец имел право осуждать своих детей на рабство и смерть. Мы заметим, что нельзя представлять себе родового быта идиллически, нельзя забывать о первобытном, младенческом состоянии народа, которого движения, страсти мало чем обуздываются; не надобно забывать, что и у просвещенных народов родственные отношения не исключают вражды, что вражда между родичами считается самою сильною, что родовой быт, по самому существу своему, условливает неопределенность, случайности. Но, с другой стороны, мы не можем вполне разделять и противоположного взгляда: правда, что в быте родовом отец семейства есть вместе и правитель, над которым нет высшей власти, но не знаем, в праве ли мы будем допустить совершенное подавление родственных отношений правительственными, особенно при отсутствии всяких определений; не имеем ли мы права предположить, что родственные отношения в свою очередь смягчали отношения правительственные? Каким образом осудить их на совершенное бездействие даже в быту самом грубом? Владимир имеет право казнить жену, замышлявшую преступление, и хочет воспользоваться своим правом, но входит малютка-сын, и меч выпадает из рук отцовских. Здесь главный вопрос не в том, подавлялись ли родственные отношения правительственными, но в том, как выражались самые родственные отношения? Мы не должны только по своим христианским понятиям судить о поступках языческих грубых народов; так, например, отец в семье германской и литовской осуждал на гибель новорожденных детей своих, если семья была уже многочисленна или если новорожденные были слабы, увечны; но такое поведение отцов, приводящее нас в ужас, проистекало у язычников из грубых понятий о родственном сострадании, а не из понятий о деспотической власти отца над детьми; язычники смотрели на жизнь человека с чисто материальной стороны: при господстве физической силы человек слабый был существом самым несчастным, и отнять жизнь у такого существа считалось подвигом сострадания; доказательством тому служит обязанность детей у германцев и литовцев убивать своих престарелых, лишенных сил родителей. Эти обычаи имели место преимущественно у племен воинственных, которые не терпели среди себя людей лишних, слабых и увечных, не могших оказывать помощи на войне, защищать родичей, мстить за их обиды; у племен, живших в стране скудной, стремление предохранить от голодной смерти взрослых заставляло жертвовать младенцами. Но у народа относительно более мирного, земледельческого, живущего в стране обильной, мы не встретим подобных обычаев; так, не встречаем их у наших восточных славян: летописец, говоря о черной стороне языческого быта последних, не упоминает об означенных обычаях; даже у славян померанских, которые по воинственному характеру своему и по соседству с племенами германскими и литовскими являются более похожими на последних, даже и у этих славян с престарелыми и слабыми родителями и родственниками обходились совершенно иначе, чем у германцев и литовцев. Вообще же должно остерегаться делать точные определения первоначальному родовому обществу в том или другом смысле».

Иными словами, не стоит впадать в крайности – видеть в родовом строе воплощение добра и справедливости или же видеть в нем одни лишь гнусности и безобразие. Жизнь наших предков в ту дальнюю эпоху была отнюдь не безоблачной, нравы были достаточно грубыми, но, тем не менее, родовое общество строилось по своим, пусть неписанным, но законам. И славяне этих законов придерживались. То есть это были вовсе не столь уж звериные обычаи, о которых повествует нам летопись.