— Знаете, маркиза, говорят, что главная мысль женщины заключена всегда в постскриптуме ее письма.

— И вы хотите знать, каков постскриптум моего визита?

— Это мое самое горячее желание.

— Понимаю: вы хотите сказать, что мой визит затянулся, и вежливо упрекаете меня за него.

— Это будет первый упрек вам за всю мою жизнь, маркиза.

— Берегитесь! Вы льстите моему тщеславию!

— Тогда это будет единственный ваш недостаток.

— Ах, генерал, этот комплимент словно исходит из покоев Людовика Пятнадцатого.

— Как вам будет угодно, лишь бы мне узнать, откуда исходит ваше предложение.

— Я вижу, вы еще более недоверчивы, чем принято думать.

— Послушайте, дорогая маркиза! Я имею честь видеть вас у себя не часто. В первый раз вы пришли, чтобы поведать мне о тайне, которая весьма тронула бы меня, если бы я мог в нее поверить: что граф Рапт, родившийся ровно год спустя после смерти бедного маркиза де Латурнеля, появился на свет ровно через девять месяцев после того, как я послал вам свой первый букет.

— За девять или десять месяцев до того, дорогой генерал.

— Девять или десять месяцев спустя, дорогая маркиза.

— Сознайтесь, что вы с удивительным упрямством пытаетесь омолодить наш союз!

— Сознайтесь, что вы с необычайным упорством пытаетесь его состарить!

— Это вполне естественно для матери.

— В таком случае, дорогая, какого черта вы так долго тянули и не принесли мне раньше благую весть о наивысшем счастье, которым наделило меня Провидение: у меня появился наследник в такой момент, когда я этого меньше всего ожидал!

— Генерал! Есть на свете такие вещи, в которых женщине признаться совсем не легко.

— Но которые, однако, вырываются у нее словно бы невзначай, когда мужчина, которому она не решалась об этом сказать лет этак тридцать семь или тридцать восемь, оказывается вдруг, в результате непредвиденного стечения обстоятельств (как, например, принятие закона о возмещении убытков), владельцем состояния в миллион двести тысяч франков.

— Вы не можете не признать, дорогой генерал, что с моей стороны было бы неделикатно сообщить вам о том, что у вас есть сын, когда вы были лишены состояния. Эта новость огорчила бы вас, ведь вы ничего не могли оставить сыну, кроме имени, — очень громкого, благородного, но и только.

— Маркиза! Видимо, вы пришли, как полтора года тому назад, как год назад, как полгода назад, чтобы убедить меня в том, что наша связь имела место в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, тогда как я уверен, что это произошло в тысяча семьсот восемьдесят седьмом. Скажу вам следующее: вчера я подписался на «Искусство выверять даты» и провел сегодняшнюю ночь за выяснением точной даты первого букета, который я вам послал, и…

— … и…

— … и получается, что мой брат-корсар или мой племянник-художник, хоть я и считаю их недостойными чести носить мое имя и унаследовать мое состояние, унаследуют и мое состояние и мое имя. С вас довольно, маркиза?

— Нет, генерал, потому что я пришла не за этим.

— Какого же черта вам нужно? — вскричал генерал, впервые позволив себе проявить нетерпение. — Может, вы хотите, чтобы я на вас женился?

— Признайтесь, между нами, что вы были мной по-настоящему увлечены и, если бы такое предложение было вам сделано, в нем не было бы для вас ничего удивительного.

— Признаю между нами, но только между нами. Так вы в самом деле пришли за этим? Зачем же вы сразу не сказали?

— Что бы вы на это ответили?

— Что мне отнюдь не претит мысль умереть старым холостяком, тогда как я испытывал бы глубочайший стыд, если бы умер идиотом.

— Утешьтесь, генерал, я пришла не за этим.

— Тысяча чертей!.. Ах, прошу прошения, маркиза; но поистине вы и святого, одной ногой стоящего уже на пороге рая, способны лишить вечного блаженства.

Когда у генерала вырвалось ругательство, он вскочил с кресла. Теперь он зашагал по комнате.

Наконец он остановился перед маркизой и продолжал:

— Однако, если вы пришли не за этим, всемогущим Богом вас заклинаю объяснить: зачем вы все-таки явились?

— Ну, я вижу, придется приступить к этому вопросу, — проговорила пожилая дама.

— Приступайте, маркиза, идите на абордаж, умоляю!

— Сейчас вы говорите совсем как ваш братец!

— Мы будем говорить о моем братце-корсаре, маркиза?

— Нет.

— О чем же?

— Вы, конечно, слышали, что граф Рапт…

— Опять вы о нем!

— Позвольте мне договорить… Он был вызван к королю.

— Да, маркиза, я об этом что-то слыхал.

— Вы не знаете, с какой целью?

— Предположим, что не знаю.

— Чтобы назначить нашего дорогого сына…

— Вашего дорогого сына!

— … министром!

— Я обескуражен, хотя этому верю.

— Почему вы этому верите, хотя обескуражены?

— Credo, quia absurdum 4.

— Что это значит?

— Я жду продолжения вашего рассказа, маркиза.

— Во время этой встречи его величества с графом Раптом много говорили о вас.

— Обо мне?

— Да. Надобно сказать, дорогой генерал, что, если в вас голос крови молчит, он говорит в сердце несчастного мальчика.

— Маркиза, я сейчас разрыдаюсь.

— Кровь не просто говорит в нем, она вопиет!

— И что же обо мне говорили во время этой встречи? — Что вы единственный человек, достойный портфеля военного министра.

— Знаете, маркиза, пора заканчивать. Я жду к ужину, ровно в шесть, своего племянника, и если только вы не окажете нам честь своим присутствием…

— Вы очень добры, дорогой генерал. К ужину я непременно должна быть у брата: сегодня обсуждается брачный договор Регины и…

— … вашего дорогого графа Рапта! Не смею вас задерживать, маркиза. Всего два слова, я подхожу к конечной цели. Если закон пройдет, господин Рапт может считать себя министром. А чтобы закон прошел, вам не хватает тридцати — сорока голосов: вы пришли попросить меня отдать свой голос, а также голоса моих друзей.

— Ну, а если бы это и в самом деле было конечной целью моего визита, — пропела маркиза, — что бы вы сказали?

— Я бы искренне сожалел, что у меня всего один голос, а не сто, не пятьсот, не тысяча: я все их отдал бы против этого закона, отвратительного, на мой взгляд, ужасного и — что еще хуже — абсурдного!