– Ладно. Мне все понятно, – произнесла она устало и непривычно покладисто. – Вставай, Екатерина, собирайся. Домой поедем. Надо же… Вот уж не думала, что ты… Ладно, вставай. Внизу отец в машине ждет. Где твои вещи?

Что происходило дальше, Катя почти уже и не помнила. Образовалась в голове и в теле странная тупая вялость, как при высокой температуре. Когда видишь картинку, а смысл ее до тебя не доходит. Когда весь организм немеет и от всего кричащего и кругом происходящего равнодушием самосохраняется. Вот и она – равнодушно встала, равнодушно оделась. Под присмотром мамы начала собирать вещи в чемодан. Хорошо, Сонька догадалась Вахо на кухню увести. Хотя – какая теперь уж разница… Все равно теперь.

Потом они вместе с мамой с трудом застегивали молнию на чемодане. Молчали, пыхтели. Мама навалилась на него всем туловищем, и молния ничего, поддалась. Распрямившись и смахнув капельки пота с мокрого от стараний лица, мама с нарочитым грохотом покатила чемодан по дубовому ламинату. Зачем-то еще и в спину Катю подтолкнула, будто уничтожая попытку к сопротивлению. Опять же – молча.

Уже от двери Катя оглянулась, поймала взгляд выглянувшей из кухни Соньки – она там, по всей видимости, начальственного гостя кофе отпаивала. Никакого сожаления на Сонькином лице по поводу их бесславного расставания не было. Лишь взгляд поймал последний жест – Сонька выразительно покрутила пальцем у виска, мотнув подбородком в мамину спину.

В лифте ехали молча. Выйдя из подъезда, Катя сразу увидела отцовский голубенький «жигуленок». Отец открыл дверь, выскочил из машины, радостно заулыбался ей навстречу, но тут же и сник, почуяв по виду мамы недоброе, засуетился с чемоданом, укладывая его в багажник.

– Постой… А где твоя синяя куртка? – вдруг озадаченно спросила мама, прежде чем сесть рядом с отцом на переднее сиденье.

– Забыла – там, в шкафу, в прихожей… – вяло махнула рукой Катя. – Да бог с ней, с курткой, мам…

– Как это – бог с ней? Она, между прочим, денег стоит!

– Хорошо. Я сейчас принесу, – покорно развернулась в сторону Сонькиного подъезда Катя.

– Нет! Садись в машину! Я сама принесу!

Проводив квадратную материнскую спину глазами, Катя плюхнулась на заднее сиденье, захлопнула дверь. Отец обернулся к ней озабоченно:

– А что произошло-то, Кать?

– Да ничего, пап. Ничего особенного не произошло. Ты лучше скажи – откуда вы здесь взялись?

– Так это… Мама тебе вчера звонила весь вечер, а ты никак трубку не брала. Она переволновалась, ночь не спала… А как только рассвело, она меня разбудила и говорит – ехать надо! Сердце, говорит, беду чувствует. Ну мы и приехали… А в общежитии твоем сказали, что ты давно съехала. Ну мы тогда в институт, в деканат, мама переполошила там всех… Начали твоим бывшим однокурсникам звонить, и девочка какая-то назвала этот адрес. Вроде того, что ты давно уже здесь обитаешь. Зачем ты врала-то, Кать? Мама ж переживает за тебя…

– Ладно, пап. Тихо, вон она уже идет. С моей синей курткой. Заводись, поехали.

Всю дорогу до Егорьевска ехали молча. Лишь один раз мама обернулась к ней, окатила недолгим взглядом. И непонятно было, чего в этом взгляде больше – презрения или озабоченности ее судьбой. А может, всего было поровну. По крайней мере, других компонентов уж точно не было.

* * *

– Ой, Катька… – протянула сестра Милка. – Привет… Тебя чего, мама домой притащила, что ли?

Потянувшись, Милка села на кровати, по-детски протерла глаза. У нее все жесты были немного детскими, хотя давно бы уж повзрослеть пора. Никак не тянула Милка на старшую сестру, даже выглядела как девочка-подросток. Вернее, как хулиган-подросток. Маленькая, невразумительно для своих двадцати восьми лет щупленькая, белобрысая, лицо в мелких конопушках. Но, надо сказать, конопушки ее совсем не портили. Наоборот, очаровывали. Только почему-то не находилось среди очарованных Милкиными конопушками особей мужского пола ни одного подходящего для серьезных отношений. По крайней мере, так мама всегда считала. Потому что всякие там рокеры и байкеры не в счет. Потому что в Милкины двадцать восемь давно уже пора обзавестись приличным мужем, домом и детьми и не позорить семью затянувшимся несерьезным девичеством.

– Привет, сеструха. Вставай, хватит дрыхнуть, – устало плюхнулась на стоящую у другой стенки кровать Катя. – Поговори хоть ты со мной, поддержи как-то. Иначе я реветь начну. Истекать слезами собственного ничтожества.

– А что случилось, Кать?

– Ой, лучше не спрашивай…

– Ну вот! А сама просишь – поговори!

– Да я в том смысле, что нормально поговори… Как человек с человеком…

– На посторонние темы, что ли?

– Ага. Давай на посторонние. Расскажи мне, какие у вас тут новости. Замуж не вышла?

– Ой, Кать, лучше не спрашивай! А то я тоже реветь начну. От ощущения, как ты говоришь, собственного ничтожества.

– А что случилось, Милк?

– Да наша правильная мамочка тут мне такое устроила… – чуть не расплакавшись, проговорила Милка. – Фу, даже вспоминать тошно! Ты даже не представляешь, как она… Что она…

Фыркнув, Милка резво соскочила с кровати и, прикусив губу, начала вдруг озираться, кружа по комнате. Потом, хлопнув себя по лбу, присела на корточки, выудила из-под прикроватного коврика сплющенную пачку сигарет, воровато оглянулась на дверь, спросила шепотом:

– Ты не знаешь, она сейчас где? На кухне?

– Нет… По-моему, спать ушла.

– Кать, я тебя прошу… Постой у двери, а? Посторожи, а я в окно покурю.

– Ладно. Кури.

Прислонившись спиной к двери, Катя некоторое время молча наблюдала, как Милка делает первые жадные затяжки, потом произнесла удивленно и грустно:

– Надо же, как это мама до сих пор тебя на куреве не поймала?

– Да уж… – обернулась от окна Милка. – Представляешь, как со стороны смешно смотрится – бабе двадцать восемь лет стукнуло, а она до сих пор от матери сигареты под коврики прячет.

– Да. Было бы смешно, если б не было так грустно. Ну скажи, почему у нас нет никакой способности к сопротивлению? Вообще – никакой?

– Хм… Я, что ли, должна тебе это объяснять? Ты же у нас теперь психолог с высшим образованием, вот и найди объяснения!

– Да какие там, на фиг, объяснения… – уныло махнула рукой Катя. – Если с детства только и делаешь, что боишься сделать что-нибудь не так…

– Ага. И прибавь к этому еще и тотальный контроль и слежку. Я даже сигареты в сумке носить не могу, потому что совершенно точно знаю, что она в моей сумке при каждом удобном случае втихаря шныряет. И в мобильнике тоже. Это при том, повторяю, что мне двадцать восемь лет! А со Стасом как вышло – это уж вообще ни в какие ворота… Я еще и загулять с ним толком не успела, а она уже все про него знала – кто родители, чем занимается, сколько денег зарабатывает… Вот скажи – откуда?