Веса в Людвиге двадцать четыре килограмма. Из которых: десять — вредности, десять — желудочно-кишечного тракта, а четыре кило, по убывающей, — жесткая щетина, зубы и интеллект. Я называю пса Людоедом, и мы не дружим.

Кстати, пока я моюсь, Людоед скребется в дверь ванной комнаты. Не дает расслабиться и поплакать. Вероятно, мстит за беспокойный сон обиженной мной хозяйки.

Но Муза спит крепко. Когда я выхожу в коридор, из комнаты свекрови несется раскатистый, басистый храп. Намаявшаяся в безделии старушка приняла снотворного и, как всегда в этих случаях, спит крепко и громко.

Свистнув Людоеда на кухню, я отвлекаю его куском сыра «рокфор» (пес за «рокфор» собачью душу заложит) и на цыпочках крадусь в спальню свекрови. Если утром позвонит Виктория, Музе об этом знать необязательно. Я осторожно, не до конца, отсоединяю штепсель от телефонной розетки и делаю зарубку в памяти — в случае обнаружения отсоединения не забыть все свалить на неуклюжего Людвига.

Выбираюсь из чужой спальни, на пороге сталкиваюсь с облизывающимся Людоедом.

— Тяф! — говорит пес.

— Цыц! — говорю я.

И мы расстаемся, недовольные друг другом.

Моя комната, спальня соломенной вдовы, огромна и пуста как никогда. Со стен улыбаются фотографии мужа, семейный портрет «Мухины с Людвигом». Шторы треплет легкий ветер, с соседнего балкона несется женский хохот, мужские голоса, песня Розенбаума об утках…

Я захлопываю балконную дверь, плотно прикрываю форточку, и голоса почти стихают. Соседа из сороковой квартиры я презираю. Молодой бритоголовый амбал, называемый Музой «бандитской мордой», подозревается нашим домом в растлении малолетних. На днях Маргарита Францевна видела, как в сороковую квартиру опять залетели две нимфетки с коробкой торта.

— Этот разврат надо прекратить! — кипела вдова члена ЦК. — У нас приличный дом! Мало того, что его дружки-бандиты своими грузовиками весь двор перегораживают, — «грузовиками» Маргарита Францевна называла джипы гостей сороковой квартиры, — так он еще всяких соплюх сюда приваживает!

А затем, снизив голос до шепота, вдова пугала мою свекровь:

— А вас, Муза Анатольевна, как соседку непосредственную когда-нибудь вызовут повесткой в суд. И спросят, почему вы, уважаемая, не сигнализировали!

Свекровь хваталась за сердце, писала заявление участковому, но кляузу в милицию так и не относила. Боялась и смотрела кровавые боевики про мстительных бандитов.

— Приедет Миша, наведет порядок, — обещала свекровь и прислушивалась, проходя мимо соседской двери, не раздается ли из-за нее писк истязаемой нимфетки.

Я расправляю постель и ставлю на подушку мужа телефон «Русь». Утром я должна схватить трубку при первом звонке.

Растревоженная совесть и едва слышный Розенбаум мешают уснуть. Я ворочаюсь, кладу на голову подушку, но тоска и одиночество не магнитофон, на кнопку не нажмешь, не выключишь. Предчувствие слез царапает горло, я скидываю одеяло и тащусь на кухню. Там, обязательно в холодильнике, Муза держит коньяк. Во всем послушная опытной в придворном этикете Маргарите Францевне, свекровь тем не менее не признает спиртных напитков комнатной температуры и всегда охлаждает ликеры, красные сладкие вина и коньяки.

Распахиваю дверцу холодильника, ищу армянский пятизвездочный. Нету. Странно, еще утром было полбутылки… Задумываюсь на секунду и прихожу к выводу: бедняжка Муза скучала и отвлекалась пятью звездами.

Снимаю с полки початую бутылку водки, помидор и кусок «рокфора» на закуску… И тут же жалею, что люблю сыр. Не успела я отрезать ломтик, как по коридору зацокали когти Людвига.

Направив нос в сторону сыра, пес садится на толстую задницу, принимает позу настороженного суслика и начинает пускать слюни.

— Эх, — говорю я, — пить в одиночестве — дурной тон, — и отрезаю Людоеду добрый ломоть.

Рачительная во всем свекровь на кобеле не экономит. Сбережение каждого гроша на хозяйственных нуждах — умение жить, а угощение беспородного пса французским сыром — особый шик заоблачных высот.

Людоед всасывает сыр, как пылесос, я в той же манере опрокидываю стограммовую рюмку водки, и мы смотрим друг на друга почти с любовью. Люда икает и, виляя откормленным задом, трусит в прихожую. Удивительно, но его исчезновение расстраивает меня до появления слез на ресницах, я начинаю прикидывать, не исправит ли положения вторая рюмка водки… и тут появляется хитрый пес с поводком в зубах.

— Погулятюшки, моя заюшка, — сюсюкаю я, не догадываясь, что водка «на старые дрожжи» начинает забирать меня.

Прицепив Людоеда к шлейке и надев на себя Музин плащ поверх атласной пижамы, вывожу собаку на площадку. Нам в спину гудит храп свекрови. Кажется, с укоризной.

Людоеду тоже так кажется, и он поднимает ко мне виноватую морду.

— Возможно, Людвиг, я в тебе ошибалась, — говорю псу и уже догадываюсь, что со ста граммами я погорячилась. Для крепкого сна и снятия стресса хватило бы половины.

Тем не менее стою у лифта и глупо хихикаю, представляя, что сказала бы Маргарита Францевна, увидев ночью слегка пьяную Серафиму Мухину в атласной пижаме и с Людвигом на поводке. Думаю, она решила бы, что мы — галлюцинация.

Стою. Жму кнопку лифта, кабина, тихо урча, медленно ползет вверх, но останавливается, не доезжая до меня.

— Перехватили, — бормочу Людвигу. Пес, кажется, кивает…

От желания в удивлении протереть глаза меня удерживает звук распахнувшейся двери сороковой квартиры и крик: «Счас, ребята, я быстро!».

На площадку вываливается сосед, растлитель малолетних.

Я смущенно поправляю старомодный Музин плащ, прячу под ним пижаму и подтягиваю Людвига к ноге. «Везет тебе, Сима, нынче на маньяков», — мелькает у меня в голове.

Сосед топчется за спиной, пыхтит и бормочет что-то вроде «Добрый вечер». Кабина наконец доползает до восьмого этажа. Я, пес и развратный сосед забираема внутрь.

— Не хватило, как всегда, — как бы оправдываясь, говорит растлитель и демонстрирует пустой пакет с изображением красотки почти в купальнике.

Людвиг говорит «тяф» и пытается задрать ногу на штанину соседа.

— Извините! — в ужасе вскрикиваю я и оттаскиваю Людоеда в сторону.

— Ничего. Я собак люблю, — улыбается сосед, и я чувствую, как размягченная водкой душа растягивает мои губы в ответной улыбке.

Судя по реакции соседа, улыбочка вышла так себе.

— У вас что-то случилось? — внезапно спрашивает парень.

Я разеваю рот, но, пока собираюсь с мыслями, изобретая достойный ответ, лифт останавливается на первом этаже, и мучимый нуждой Людвиг рывком поводка вышвыривает меня на площадку параллельно полу.

— Осторожней, — бормочет сосед и подхватывает меня в двадцати сантиметрах от каменных плиток.