Сегодня, однако, голову аркканцлера занимало нечто иное. Причем «занимало» в более или менее буквальном смысле этого слова.

Оно было круглым. А вокруг росли здоровые волосы. Аркканцлер готов был поклясться, что вчера ничего подобного там не было.

Он ветел головой то в одну, то в другую сторону и рассматривал в зеркале другое зеркало, которое держал над затылком.

Следующим служащим, просыпавшимся после Чудакулли и библиотекаря, был казначей, однако вовсе не потому, что казначей любил вставать рано, а потому, что к десяти часам весьма ограниченный запас терпения аркканцлера иссякал, Наверн Чудакулли вставал на нижней площадке лестницы и начинал орать:

– Казначей!!!

…Пока казначей не появлялся.

На самом деле вопль раздавался ровно в одно и то же время, поэтому вскоре казначей, прирожденный нервоядный[6], научился подниматься и одеваться во сне в точности за несколько минут до рева аркканцлера. Сегодня он принял вертикальное положение, оделся и даже успел дойти до двери – и только потом открыл глаза.

Чудакулли никогда не тратил время на пустые разборки. Разборки должны быть насыщенными – либо никакими.

– Да, аркканцлер, – мрачно произнес казначей.

Аркканцлер снял шляпу.

– Ну, что скажешь? – резко осведомился он.

– Гм… Гм… О чем, аркканцлер?

– Об этом! Об этом вот!

Близкий к панике казначей в отчаянии уставился на макушку Чудакулли.

– О чем? А. О плеши?

– Нет у меня никакой плеши!

– Э-э, тогда…

– То есть еще вчера ее не было!

– А. Ну. Гм. – В определенные моменты что-то замыкало в голове казначея, и он уже не мог остановиться. – Конечно, такое иногда случается, вот мой дедушка, помню, спасался настоем из меда и конского навоза, втирал каждый день и…

– Я не лысею!

Нервный тик исказил лицо казначея. Слова принялись вылетать изо рта самостоятельно, безо всякого участия мозга.

– А еще у него была такая штука со стеклянным стержнем, и, и… трешь ее шелковым платочком, она и…

– Это просто возмутительно! В моей семье никогда никто не лысел! Одна из теток, но она не в счет!

– И, и, и он собирал утреннюю росу и мыл в ней голову, и, и, и…

Чудакулли замолк. Он не был злым человеком.

– Ты сейчас что пьешь? – осведомился он.

– Су-су-су… – залепетал казначей.

– Все так же глотаешь эти свои пилюли из сушеных лягушек?

– Д-д-д-д-д.

– В левом кармане?

– Д-д-д-д-д.

– Так… Теперь глотай.

Несколько секунд они тупо смотрели друг на друга.

Потом казначей обмяк.

– М-м-мне уже гораздо лучше, аркканцлер, спасибо.

– Что-то явно происходит, казначей. Печенкой чувствую.

– Как скажешь, аркканцлер.

– Кстати, ты что, в тайное общество какое вступил?

– Я… Конечно нет, аркканцлер.

– Тогда сними с головы подштанники. Тебе не идет.

– Знаешь его? – спросила матушка Ветровоск.

Нянюшка Ягг знала в Ланкре всех, в том числе и то жалкое существо, которые сейчас валялось в папоротнике.

– Вильям Скряб из Ломтя, – мигом откликнулась она. – Один из троих братьев. Помнишь, он еще женился на девчонке Тюфяксов, на той, у которой зубы с проветриванием?

– Надеюсь, у бедняжки найдется приличное черное платье, – покачала головой матушка Ветровоск.

– Похоже, его чем-то закололи, – констатировала нянюшка Ягг, осторожно, но решительно переворачивая тело.

К трупам она относилась спокойно. Ведьмы часто готовили тела к погребению, а также выступали в качестве повивальных бабок, поэтому для многих людей в Ланкре лицо нянюшки Ягг было первым и последним впечатлением – эти два события настолько впечатывались в память, что вся остальная жизнь между ними могла показаться скучной и серой.

– Насквозь, – охнула она. – Его ж насквозь проткнули. Вот это да! Кто ж сотворил такое?

Обе ведьмы разом повернулись и посмотрели на камни.

– Не знаю, что это было, но точно знаю, откуда оно явилось, – буркнула матушка Ветровоск.

Теперь нянюшка Ягг тоже заметила, что папоротник вокруг камней примят и весь почернел.

– Вот теперь я пойду до конца, – мрачно промолвила матушка.

– Ты, главное, не ходи…

– Я сама знаю, куда следует ходить, а куда не следует. Спасибо за совет.

Плясунами назывались восемь камней, и у трех из них были собственные имена. Матушка двинулась в обход круга, пока не подошла к каменюке по прозванию Трубач.

Она вытащила одну из булавок, которыми была приколота к волосам остроконечная шляпа, поднесла ее к камню, после чего отпустила.

Потом вернулась к нянюшке.

– В камнях еще сохранилась сила, – констатировала матушка. – Ее немного, но есть.

– Кто мог настолько ополоуметь, чтобы прийти сюда и плясать вокруг камней? – изумилась нянюшка Ягг и добавила чуть погодя, когда в голову пришла предательская мысль: – Маграт все время была с нами.

– Кто? Это нам и предстоит выяснить, – ответила матушка с мрачной улыбкой. – А теперь помоги-ка поднять этого беднягу.

Нянюшка Ягг наклонилась над телом.

– Тяжеленный какой. Жаль, Маграт с нами нет.

– А вот я об этом ничуточки не жалею. Слишком уж она легкомысленная. Ей легко вскружить голову.

– Хотя очень приятная девушка.

– Но сентиментальная. Думает, что жизнь можно прожить как в сказке и что народные песни соответствуют истине. Но я все равно желаю ей счастья.

– Надеюсь, из нее получится хорошая королева.

– Мы научили ее всему, что она знает, – сказала матушка Ветровоск.

– Ага, – согласилась нянюшка Ягг, пятясь в заросли папоротника. – Слушай, как ты думаешь… может…

– Что?

– Как думаешь, может, стоит научить ее всему, что знаем мы?

– На это уйдет слишком много времени.

– Пожалуй, ты права.

Письма доходили до аркканцлера достаточно долго. Почту от ворот Университета забирал тот, кто проходил мимо, и складывал на полку. Или использовал для того, чтобы прикурить трубку. Или в качестве книжной закладки. Или, как в случае с библиотекарем, в качестве матраца.