дама лет пятидесяти, хотя выглядела она намного старее. Мадлен носила одно и то же потертое пальтишко, одновременно несколько шарфов и шалей. Постоянно шмыгала носом, редко моргала и почти всегда глядела в одну точку перед собой.

Дома, в обычном понимании этого слова, у Мадлен не было. Жила она в старом контрабасовом футляре, который стоял на задворках у заброшенного кабаре «Тутти-Бланш». Впрочем, забиралась она в него лишь по ночам, а все дни напролет сидела здесь, недалеко от главпочтамта, и играла на своей виолонтубе. Судя по всему, она даже не знала, что близится Новый год.

– Привет, Мадлен, – сказал мистер Клокворк, подойдя ближе. – Как дела?

Мадлен не отреагировала, словно рядом и вовсе не было никакого продавца шестеренок. Лишь смычок полз туда-сюда по струнам, а из раструбов вырывалось гулкое «бу-у-у, бу-у-у».

– Вот и у меня не очень, – продолжил Артур. – Понимаешь, все этот праздник. Ты любишь праздники, Мадлен?

– «Бу-у-у-уууу, бу-у-у-уууу».

– Вот и я о том же, – кивнул продавец шестеренок. – Еще утром я не думал ни о каком празднике, потом мне его жутко захотелось, а сейчас… все пошло прахом, Мадлен.

– «Бууу-бууу-бууу-бу-у-у».

– Бикни сказал, что нам ничего не светит. – Мистер Клокворк опустил взгляд, наблюдая, как смычок медленно ползет по струнам. – Я-то знаю, что он имел в виду не только праздник, а в целом… ничего не светит. Но я почему-то решил, что мы сами в силах это изменить. И дело тут не в каких-то праздничных деревьях, подарках и еще чем-то таком. Я вдруг понял, что наша жизнь… что мы из тех, кто не может даже головы из канавы высунуть, кто просто боится ее высовывать. И устроить себе праздник… это был всего лишь какой-то повод, что ли… Мне невероятно захотелось почувствовать себя не так, как вчера, не так, как неделю назад. Это все так глупо, да? Наверное, да… Бестолковая какая-то мысль.

– Нет, – ясно и внятно сказала вдруг Мадлен.

Артур вскинул на нее недоуменный взгляд, но Мадлен будто ничего и не сказала – как и до того, она вяло водила смычком по струнам: «Бу-у-у-у-у-у…»

– Ты меня слышишь, Мадлен? – спросил мистер Клокворк, но женщина по-прежнему его не замечала.

Продавец шестеренок с тоской опустил голову, и его взгляд упал на стоявшую в снегу у стульчика шляпу. В ней не было ни одной монетки.

– Очень красивая мелодия, – сказал Артур. – Такая печальная и… Погоди! У меня же было пару пенсов!

Он нырнул рукой в карман сюртучка, забрался в дыру и вытащил завалившиеся за подкладку монетки. Наклонившись, он положил их в шляпу и при этом не заметил, что с монетами туда перекочевал клочок какой-то бумажки.

– Хорошего вечера, Мадлен.

Женщина не ответила.

Артур Клокворк развернулся и направился дальше по улице, туда, где лежал квартал Странные Окна, туда, где он жил.

Продавец шестеренок знал, что обреченность, которая им овладела, – это всего лишь дурная изнанка всеобщего праздничного настроения, что как только время перевалит за полночь и этот, как сказал Бикни, прокопченный год умрет, город снова станет злобным и угрюмым, все снова будет как прежде. Нужно только подождать – и скоро наступит привычная жизнь, когда просто не задумываешься о том, чтобы высунуть голову из своей канавы.

Вслед мистеру Клокворку, словно с осуждением, гудели трубы: «Буууууууууууууу»…

***

Бикни брел вдоль стены парка Элмз. Горбатые фонарные столбы нависали над переулком, скамейки были засыпаны снегом, из сугроба торчала чья-то застывшая рука – кто-то замерз насмерть.

При этом никто ничего не замечал, хотя буквально в двух шагах от покойника со своим сундуком стоял уличный кукловод в костюме Человека-в-красном (тяжелой алой шубе с белой меховой оторочкой и колпаке) и показывал сгрудившимся зрителям праздничную пьеску: марионетки в виде людей-кротов пытались похитить Новый год, а им противостояли храбрый мальчик Джером и его лучшая подруга Бекка.

– Мы похитим ваш праздник! – скрипел кукловод, озвучивая одного из людей-кротов. – Мы выберемся из дыры в полу и украдем все самое доброе и светлое, что вас окружает, затащим в свои норы в Под-городе! Берегитесь! Берегитесь!..

Люди-кроты… старая городская легенда, в которую никто особо не верил, кроме, разве что, самых наивных личностей. Такой личностью была и бабушка Бикни. Она уверяла его когда-то, что люди-кроты в действительности существуют и что они обретаются в черных глубинах под Габеном. Помнится, его так пугали эти истории, что он не мог заснуть, ожидая, что вот-вот из подпола выберется человек-крот и затащит его в свое логово.

Бикни давно уже не пугали люди-кроты – чем он становился старше, тем сильнее его пугали просто… люди.

Бросив короткий угрюмый взгляд на кукольное представление, Бикни прошел мимо, обхватив себя за плечи и опустив голову. Его терзали сомнения: а не сглупил ли он? Может, все-таки стоило украсть игрушки у той девочки?

Кто-то внутри, суровый и прагматичный, как стучащая по рельсам колесная пара локомотива, талдычил, что зря он спасовал, что у него была прекрасная возможность добыть игрушки и что он еще ой как пожалеет, что упустил ее.

Надорванный и вместе с тем писклявый кашель, раздавшийся сбоку, вырвал Бикни из гнетущих мыслей. Он поднял голову и увидел крошечную фигурку, мерзнущую в закутке возле парковой решетки. Мальчишка походил на припорошенную снегом тряпичную куклу. Он сидел на крошечной табуреточке, рядом стояли его неизменные спутники – небольшая коробка и стопка ржавых жестянок с ваксой.

Свое прозвище Щербатый Билли получил из-за того, что зубов у него было меньше, чем дырок между ними: одни зубы, молочные, выпали сами, другие ему выбили прочие уличные мальчишки и злобные полицейские. Билли было то ли пять, то ли шесть лет, то ли одиннадцать – Бикни не особо разбирался в детском возрасте, а мальчик и сам не знал, сколько ему лет.

– О, ты перебрался к парку, Билли! – сказал Бикни, подойдя. – Неужели мистер Гун тебя прогнал?

– Не-а, – хрипло ответил мальчик. – Мистер Гун хороший – он дал мне свои перчатки.

Билли продемонстрировал Бикни большущие темно-синие перчатки и продолжил:

– Я просто думал, тут будет кто-то, кто захочет почистить башмакс. Но полеты скоро отменят, и люди злые. Никто не хочет чистить башмакс!

– Сочувствую.

– А ты, Бикни? – спросил натиральщик обуви. – Стащил уже башню с часами?

– В процессе,