А теперь о сакральном. Дом (как и машина, и музыкальный инструмент — все, что создано для постоянного контакта с человеком) — живое существо. И если вы оставите его, заперев за собой дверь, — он вскорости умрет, а потом начнет разваливаться, и никакое включенное отопление, увлажнители и даже работающее радио на кухне не спасут ситуации. И вернуть такой дом к жизни будет очень непросто — кто проходил, знает. Кроме этого, дом мой заполнен огромным количеством живых существ — это картины моих друзей-художников, гитары, авторские куклы (вообще особая статья), масса старых и старинных, как вам покажется, безделушек. Но это вам только покажется. На самом деле — каждая тихонько рассказывает мне свою историю, и я могу слушать их часами. Вам они ни хрена не расскажут. Они вас стесняются. Что касается количества всех этих предметов — люди, державшие аквариумных рыбок, знают: вот вы купили аквариум, промыли его, промыли песок, уложили его на дно, добавили камней, ракушек, налили воду, посадили водоросли. Казалось бы, все готово — пускай рыбок. Нет. Вода еще не живая. А завтра она может зацвести. Или вовсе протухнуть. Опытный человек увидит, когда она успокоится и заживет, и с этого момента ее уже не надо будет менять — только подливай. А песка, камней, ракушек и водорослей (а впоследствии и рыб) для этого должно быть ровно столько, сколько надо — не больше и не меньше. Я понятно объяснил?

А замечали ли вы, господа, такую странность — если, конечно, у вас в доме висят на стенах картинки и фотографии в рамках? Вот вы вернулись после трехдневного отсутствия, а все ваши картинки чуть сдвинулись со своих осей — висят кривовато. И ведь пыль за это время никто с них не стирал, и землетрясения вроде не было. Это что такое? А это они разговаривали.

А ночью! Я часто работаю ночью. И когда ты уже устал, можно выключить музыку, которая помогала тебе рисовать, и замереть. Сколько жизней проистекает вокруг! Еле слышно, коротко перешептываются старые деревенские иконы — так хрустнет сухой лист под ногой в лесу в конце ноября перед самым снегом. Скрипнула ступенька — поднимается ко мне в мастерскую кто-то из домовых. У меня их несколько — милые безобидные твари. Внизу хором бормочут куклы — раньше они замолкали, когда я спускался, теперь почти не обращают на меня внимания. А вот вспомнила что-то во сне гитара — сама коснулась струны. Дом живет, и это делает меня счастливым.

Да, я забыл сказать — я живу один. Вернее, вдвоем с домом. Я обожаю гостей и принимаю их часто, но если близкий друг или очаровательная женщина задержатся у меня пожить — ну, дня три я продержусь. Даже буду рад. А потом начну беспричинно звереть. Реакция на вторжение в личное пространство не поддается логическому объяснению, но поделать с собой я ничего не могу. Пусть меня простят.

И вот еще что. Я всю жизнь настолько любил путешествия, что считал дни до отъезда. А вот возвращаться домой не любил. Прощай, волшебный праздник, здравствуй все как вчера. Так вот, недавно я заметил, что люблю возвращаться домой. Это ведь что-то значит, да?

Про евреев уже написано столько, что касаться этой темы — моветон. И все-таки — что такого особенного в этой нации, заставляющего разные части человечества то и дело поворачивать удивленные и раздраженные головы в их сторону? В чем секрет этого болезненного интереса? Отношение к евреям мне напоминает отношение шестиклассника, неосознанно и безнадежно влюбленного в красивую отличницу — он бьет ее портфелем и дергает за косы. Что заставило молодого художника Шикльгрубера настолько возненавидеть проходящего по улице еврея, что он чуть было не лишил мир этой нации? Они что, вырезали его семью? Да нет, они вообще к тому времени человеческой истории никого не завоевывали (да и сегодня отбиваются). Мирно ушли из Египта. Попросившись неоднократно. Рассеялись по миру? Так их гнали. Итальянцы тоже рассеялись по миру (а было дело — этот мир и завоевывали). И чего? Конечно, фашисты уничтожали и русских, и беларусов, и кавказцев, но только евреев уничтожали за то, что они евреи.

Ну да, видели Бога. Сами. И Бог говорил с ними. И передал Скрижали — из рук в руки. Это, конечно, обидно. Но с другой стороны, древние греки со своими богами вообще жили запанибрата — и ссорились, и обнимались — и ничего! (Правда, греки — со своими, а евреи — с нашим, с Единым. Действительно обидно.) Что еще? Нашего Христа продали? Ну, во-первых, не без помощи Рима, а во-вторых это, грубо говоря, их внутренние разборки. Может, их не любят за их исключительную талантливость? Перестаньте. Очень распространенный тип еврея — громогласный бездарный идиот, все встречали. И скрипачи есть китайские, и ученые русские, и битлы английские. Нет, не в этом дело. Может, дело в семейственности, во взаимопомощи? Да нет, на Кавказе да на Востоке это дело посильнее будет, а у тех же итальянцев вообще семья знаете как называется? Мафия! Может, секрет в спасительной самоиронии? Нет, этим чувством вполне наделены и грузины, и англичане, и французы — вспомните кино.

Наша Великая Сакральная Русская Народная Кабацкая Эстрада — от Вяльцевой и Паниной через Дмитриевича к Бабкиной, Ротару, Шуфутинскому и Сукачеву — на самом деле, по точному определению Троицкого, «еврейско-цыганская калинушка». Я о музыкальных корнях. Наш любимый народом и теперь уже почти государственный блатной язык наполовину состоит из слов еврейских — нет, не одних скрипачей родит нация! (Три примера, с ходу пришедших на ум: «шмон» — это на иврите «восемь». В восемь часов на зоне шмонали. «Халява» — это молоко. Его бесплатно раздавали в синагоге бедным в шабат. А «шабат» — это время шабашить. Достаточно?)

А ведь я, кажется, знаю, что отличает их (простите, нас) на самом деле. Вы когда-нибудь видели как еврей относится к своей маме? «Видели» — тут плохое слово. Чувствовали? Это любовь, которая не поддается описанию. Поэтому она не афишируется, ее не выносят на флаг. Это любовь до самой смерти. Не маминой, нет. Твоей собственной.

Может, в этом главный секрет?

Ну где еще, в какой другой стране люди имеют счастье праздновать Новый год два раза за две недели? В большинстве стран и один-то Новый год не очень отмечают — Рождество главнее. Так у нас Рождество тоже есть, причем аккурат между Новыми годами. Кому в мире расскажешь — не поверят: это ж какая поляна для трех мощных праздников подряд! Не все доходят до финала — есть риск не рассчитать силы. Это, правда, сейчас, когда государство подарило нам каникулы. Мудро — все равно никто ни черта не работал. Хотя на работу ходили. Мучались, а ходили. А Старый Новый год все равно отмечали — куда ж деваться?

Как ни верти, а из детского Нового года всплывает не елка, не подарки под ней — нет: предновогодние запахи стола. Они проецируются на радостное всеобщее ожидание праздника, а праздников-то было — седьмое ноября, Первое мая и Новый год, самый главный. Отмечали всей коммуналкой, у нас в комнате раздвигали стол, соседи тащили стулья и гладильную доску — класть между стульями, когда не хватало. Стол собирали вскладчину. Сосед дядя Дима нес седедку, обложенную кружочками вареной картошки и припорошенную луком, мама делала фирменный салат — размятый лосось из банки с рисом, луком и майонезом (как я сейчас понимаю — совсем не гурмэ, а тогда нахваливали — ого-го!), бабушка готовила заливного судака — его ставили за окно на мороз, чтобы застыл, жили мы на первом этаже, и я всегда боялся — вдруг какой-нибудь проходящий дядька сопрет судака или просто плюнет в блюдо? Ни разу не сперли. Еще одно обязательное праздничное бабушкино блюдо — тертая свекла с грецкими орехами, чесноком и тем же майонезом. Оливье же вертели общими усилиями, и получался его целый таз. Мне, пятилетнему, до самого Нового года сидеть не разрешали, да с шумными взрослыми было и неинтересно — я уходил под стол, рассматривал ботинки и туфли, пока меня не вытаскивали и не относили в кровать. Зато утром можно было на цыпочках подобраться к холодильнику «Саратов» (все еще спали) и наковырять всего разного до отвала. Странно — есть я в детстве ненавидел, а вкус этих праздничных яств волнует меня до сих пор.