Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одеваясь, она слышит, как заводится старый автомобиль Хряка из Хольстебро. Она отводит занавеску и выглядывает в окно. Машина выезжает со двора. Немчик направляется в сарай, чтобы продолжить с удобрениями.
Она решает уйти на Грисетоудден и, наверное, по мосту Оддесунд.
Ветер проникает под одежду, и хотя на ней кофта и ветровка, она трясется от холода, не успев дойти до заднего двора.
Она идет дальше, к железнодорожным путям, и по насыпи выходит на мыс. То и дело ей попадаются остатки дотов и бетонных бункеров времен Второй мировой войны. Мыс сужается, вскоре она видит воду уже с обеих сторон, а рельсы сворачивают налево, на мост. Метров через двести – триста – маяк.
Спустившись на берег, она понимает, что она здесь совсем одна. Дойдя до приземистого маяка в красно-белую полоску, она ложится на траву и смотрит в прозрачно-синее небо. Вспоминает, как когда-то лежала вот так и услышала голоса в лесу.
Тогда тоже дул сильный ветер, а слышала она агуканье Мартина.
Почему он исчез?
Она думает, что кто-то утопил его. Он пропал возле мостков в ту минуту, когда там появилась Девочка-ворона.
Но воспоминания расплывчаты, в них зияет провал.
Она медленно катает травинку между пальцами, наблюдает, как крутящаяся метелка меняет цвет под лучами солнца. На верхушке стебля она видит каплю росы, под которой замер муравей. У муравья нет одной из задних лапок.
– О чем думаешь, муравьишка? – шепчет она и дует на метелку.
Ложится на бок, бережно кладет травинку на камень рядом с собой. Муравей ползет вниз по стеблю. Кажется, отсутствие лапки ему совершенно не мешает.
– Hvad laver du her?[6]
На ее лицо падает тень, откуда-то сверху раздается его голос. В вышине пролетает стайка птиц.
Она встает и вместе с ним спускается к доту. Все занимает десять минут, потому что он не слишком вынослив.
Он рассказывает ей о войне, о тех страданиях, которые претерпели датчане во время немецкой оккупации, о том, как насиловали и оскверняли женщин.
– Og alle liderlige tyskerpiger, – вздыхает он. – Ludere var hvad de var. Knalde ud fem tusinde svin[7].
Много раз он рассказывал ей о датчанках, которые по собственному желанию вступали в связь с немецкими солдатами, и она давным-давно поняла, что сам он – Немчик, tyskerpåg.
На обратном пути она на несколько шагов отстает от него и оттирает испачканную одежду. Свитер порвался, и она надеется, что они никого не встретят. Все тело ноет – он был жестче, чем обычно, к тому же земля оказалась каменистой.
Дания – это ад на земле, думает она.
В половине десятого у Хуртига зазвонил телефон. Звонил Иво Андрич из патологоанатомического отделения в Сольне.
– Приветствую! Ну, что скажешь? – Хуртиг чувствовал, что ему нравится роль начальника, хоть и временная.
– Я насчет Элисабет Карлссон. Этим случаем ты занимаешься?
– Пока Жанетт отсутствует, расследованием руковожу я. Что ты добыл?
Иво Андрич тяжело дышал в трубку.
– Значит, так. Во-первых, незадолго до смерти у нее был половой контакт.
– В смысле незадолго до того, как ее убили?
– Не все так просто. – Хуртиг услышал тяжкий вздох. – Гораздо запутаннее.
– Послушаем.
Хуртиг знал, что на Андрича можно положиться. По тому, насколько задумчиво высказывался судебный медик, он понял, что дело важное.
– Я уже сказал, что у нее был секс. Может, добровольный, может – нет. Пока не знаю…
– Но у нее одежда изорвана!
– Успокойся немного. Дай мне объяснить.
Хуртиг пожалел, что перебил Андрича. Мог бы уже усвоить, что Андрич выполняет свою работу очень тщательно, даже если выражается запутанно.
– Прости, – сказал он. – Продолжай, пожалуйста.
– Так о чем я говорил? А. У нее был секс с кем-то. Может быть – против воли. У нее красные отметины на ягодицах, как будто ее шлепали. Но я не могу с уверенностью сказать, что речь идет об изнасиловании. Людям иногда бог знает что приходит в голову. Но по царапинам на ее спине и ногах можно сказать, что все происходило не в доме. Мы обнаружили хвою и мелкие камешки. А теперь – нечто неправдоподобное. – Андрич замолчал.
– Что именно? Что ее убили?
– Нет, нет. Нечто другое, совершенно другое. Если не сказать – необычное. Редкостное.
– Редкостное?
– Да, именно. Ты знаком с электричеством?
– Не особенно, если честно.
Иво откашлялся.
– Но ты, может быть, знаешь, что громоотвод направляет молнию в землю и распространяет заряд по докембрийской породе?
– По докембрийской породе? Так-так… – Хуртиг нетерпеливо побарабанил пальцами по краю стола.
– Прямой удар в землю опаснее. Домашний скот – например, коровы на пастбище, стоят на земле всеми четырьмя ногами, поэтому электрическое напряжение очень опасно для них.
«Куда он клонит?» – подумал Хуртиг. Наконец он сообразил, что хочет сказать Андрич.
– Обычно человек может пережить удар молнии в землю, если стоит на земле обеими ногами, – закруглил мысль патологоанатом, – но если он стоит на четвереньках или же лежит на земле, разряд поражает сердце мгновенно.
Хуртиг не верил своим ушам:
– Что? Ее изнасиловали, а потом ее убило молнией?
– Да, похоже на то. Я же говорил – редкостное дело. Ей крупно не повезло, но, как я сказал, я еще не знаю, была ли она изнасилована. А вот что ее никто не убивал, это мы знаем.
– Тогда обследуй труп дальше, а мы подождем. Я буду звонить, а ты обещай связаться со мной, если найдешь что-нибудь новое. Ладно?
– Конечно. Удачи. – И Андрич нажал «отбой».
Хуртиг откинулся на спинку стула и задумался, глядя в потолок.
В тех случаях, когда за изнасилованием следует убийство, можно подозревать, что жертва знала преступника и была убита именно по этой причине.
Хуртиг по внутренней связи набрал номер Олунда и спросил:
– Кто допрашивал мужа Элисабет Карлссон?
Олунд кашлянул:
– Шварц этим занимался. Выяснилось что-то новое?
– Да, в некотором роде. Потом расскажу, а теперь надо еще раз вызвать ее мужа, я хочу сам с ним поболтать.