— Тут я перестаю вас понимать.

— Вы должны научиться играть в шахматы, Уолтер. Для победы нужно думать не на ход вперед, а на три, четыре хода, упреждение — залог победы. Но вернемся к нашему ламе. Возможно, он разрывается между двумя заповедями, которые при определенных обстоятельствах начинают противоречить друг другу. Не лгать и не делать ничего такого, что могло бы подвергнуть опасности человеческую жизнь. Предположим, слух о гибели Кейры был распущен и поддерживается ради ее собственной безопасности, что ставит нашего мудреца в затруднительное положение. Сказав правду, он подвергнет опасности жизнь человека и нарушит святая святых своей религии. Солгав, то есть позволив считать ее мертвой, когда она жива, он нарушит другой завет. Досадно, не правда ли? В шахматах такую ситуацию называют патовой. Мой друг Вакерс терпеть этого не может.

— Как у ваших родителей родился ребенок с таким извращенным умом? — поинтересовался Уолтер и взял с тарелочки ломтик имбиря.

— Боюсь, они тут ни при чем. Был бы рад считать это наследственной чертой, но я не знал ни отца, ни матери. Если не возражаете, рассказ о моем детстве отложим до другого раза, речь сейчас не обо мне.

— Итак, вы считаете, что перед лицом возникшей дилеммы наш лама побудил одного из учеников обнародовать истину, а сам хранил молчание, чтобы сберечь жизнь Кейре?

— Нас в этой головоломке интересует не лама. Надеюсь, это от вас не ускользнуло?

Уолтер скривился, из чего следовало, что ход рассуждений Айвори остался для него тайной за семью печатями.

— Вы безнадежны, старина, — усмехнулся старый профессор.

— Может, и так, но именно я заметил, что снимок намеренно положили поверх вещей, я сравнил его с другими фотографиями, и именно я сделал из этого выводы, которые мы сегодня обсуждаем.

— Не спорю, но, как вы сами сказали, она лежала на самом видном месте!

— Лучше бы я промолчал, как ваш лама! Мы бы сейчас не ждали новостей об Эдриене, и нам бы не пришлось молить Бога, чтобы он сохранил ему жизнь.

— Рискуя повториться, скажу: фотография лежала сверху! Трудно поверить в простое совпадение, это, вне всяких сомнений, было послание. Остается выяснить, узнал ли о нем Эштон.

— А вы не думаете, что мы выдаем желаемое за действительное и узрели бы знак свыше даже в кофейной гуще?! Вы вполне способны «воскресить» Кейру, чтобы Эдриен продолжал работать на вас…

— Умоляю, обойдемся без грубостей! Вы бы предпочли, чтобы он губил свой талант, влача жалкое существование в Англии? — Айвори повысил голос: — Считаете меня жестокой сволочью, думаете, я послал бы его искать подругу, если бы не верил — совершенно искренне! — что она жива? Я не чудовище!

— Ничего подобного я в виду не имел, — возмутился Уолтер.

Их короткая стычка привлекла внимание людей за соседним столиком. Уолтер продолжил, сбавив тон:

— Вы сказали, что нас интересует не лама. Тогда кто же?

— Тот, кто подверг жизнь Эдриена опасности, тот, кто боялся, что он найдет Кейру, тот, кто в этом случае был бы готов на все. Ничего не приходит на ум?

— Не говорите со мной таким надменным тоном, я не ваш подчиненный.

— Привести в порядок кровлю Академии стоит целое состояние. Полагаю, щедрый благодетель, чудесным образом пополнивший бюджет сего уважаемого учреждения и оставивший ваше начальство в счастливом неведении относительно ваших более чем скромных успехов в управлении делами Академии, заслуживает толики уважения?

— Ладно, я понял. Итак, вы обвиняете сэра Эштона!

— Знает ли он, что Кейра жива? Возможно. Решил ли действовать с осторожностью? Вероятно. Должен вам признаться: если бы я подумал об этом раньше, то не стал бы подвергать Эдриена такой опасности. Теперь я волнуюсь за него больше, чем за Кейру.

Айвори оплатил счет и вышел из-за стола. Уолтер забрал из гардероба пальто и догнал его на улице:

— Держите, вы забыли плащ.

— Увидимся завтра, — бросил Айвори и остановил проезжавшее мимо такси.

— Благоразумно ли это?

— Предпочитаю забыть о благоразумии. Я чувствую себя ответственным и должен его увидеть. Когда мы получим очередные результаты анализов?

— Как всегда, утром. Худшее, похоже, миновало, но рецидив возможен.

— Позвоните мне в гостиницу, как только что-нибудь узнаете, но не с мобильного, а из кабины.

— Думаете, меня прослушивают?

— Понятия не имею, дорогой Уолтер. Прощайте.

Айвори сел в такси. Уолтер решил вернуться пешком. Осенний афинский вечер был теплым, по городу гулял легкий ветерок. Свежий воздух поможет ему собраться с мыслями.

Вернувшись в гостиницу, Айвори попросил портье, чтобы ему в номер принесли шахматы из бара, в этот поздний час они вряд ли понадобятся кому-нибудь еще.

Час спустя Айвори оставил недоигранную с самим собой партию и отправился спать. Лежа в постели, он перебирал в голове контакты, которые завел в Китае за долгую жизнь. Список был длинным, но — увы! — все, кого он вспомнил, были мертвы. Старику стало жарко, он зажег свет, откинул одеяло, надел тапочки и взглянул на свое отражение в зеркале платяного шкафа.

«Боже, Вакерс. ну почему я не могу рассчитывать на вас, когда мне это жизненно необходимо? Да потому, что ты ни на кого не можешь рассчитывать, старый дурак, ведь ты никому не способен доверять! Видишь, до чего довела тебя спесь? Остался один, но все еще претендуешь играть первую скрипку».

Он принялся ходить по комнате.

«Если это отравление, вы дорого, очень дорого заплатите, Эштон».

Айвори в бешенстве смахнул фигуры с доски.

Второй раз за вечер он вышел из себя, и это заставило его задуматься. Он взглянул на ковер: черный слон лежал рядом с белым. В час ночи Айвори наконец решился нарушить собственное правило, снял трубку, позвонил в Амстердам и задал Вакерсу более чем странный вопрос: может ли яд вызвать симптомы острой пневмонии?

Вакерс не знал, но пообещал навести справки, как только сможет. По дружбе или из чувства такта он не попросил у Айвори объяснений.

Монастырь Гартар

Два человека поддерживают меня, третий энергично растирает грудь. Я сижу на стуле, поставив ноги в таз с горячей водой, и прихожу в себя. Меня раздели, сняли грязную, промокшую одежду и надели что-то вроде саронга. Зубы все еще стучат, но я почти отогрелся. В комнату входит монах и ставит на пол две пиалы — с бульоном и рисом. Когда он подносит чашку к моим губам, я осознаю, как ослаб. Поев, вытягиваюсь на циновке и погружаюсь в сон.

Рано утром другой монах выводит меня из комнаты на галерею под аркадами, через каждые десять метров здесь расположены большие классы, где проходит обучение послушников. Похоже на какой-нибудь религиозный колледж в старой доброй Англии; миновав еще одно крыло гигантского четырехугольника, мы входим в пустую, без мебели, комнату.