Любой наш фронт, как бы он ни был беден артиллерией, точно так же мог бы сосредоточить в районе бедствия ударной группы фронта 150–200 орудий, обратив на это дело свой фронтовой артиллерийский резерв, взяв у ряда своих армий их армейские артиллерийские полки и хотя бы одну треть их дивизионной артиллерии. Сформированная таким образом группа артиллерии была бы вполне достаточна для того, чтобы взломать оборону противника в районе фронта. Если этого не делают наши фронты, то это происходит потому, что они недооценивают великое значение массированного артиллерийского огня для наступления пехоты».

Мне могут сказать, что Сталин был тираном, сатрапом и т. д., т. п., вот он и компостировал мозги генералам своими занудными объяснениями смысла, да и генералы были тупыми русскими валенками. Но вот Петр I пишет «Артикул воинский», причем у него в это время в армии генералы и офицеры в огромной массе были приглашенными на службу немцами:

«Арт. 104. Когда город или крепость штурмом взяты будут, тогда никто да не дерзает, хотя вышняго или нижняго чина, церкви, школы или иные духовные домы, шпитали без позволения и указу грабить или разбивать, разве что гарнизоны или граждане в оном сдачею медлить и великий вред чинить будут. Кто против сего преступит, оный накажется яко разбойник, а именно: лишен будет живота.

Арт. 105. Такожде имеет женский пол, младенцы, священники и старые люди пощажены быть, и отнюдь не убиты, ниже обижены (разве что инако от фельдмаршала приказано будет) под смертною казнию.

Толк. Ибо оные или невозможности своей или чина своего ради никакова ружья не имеют при себе, и тако сие чести получить не можно, оных убить, которые оборонитися не могут.

Арт. 114. Всех пленных, которые при взятии городов, в баталиях, сражениях или где инде взяты будут, имеют немедленно оному, который команду имеет, объявить и отдать. Никто ж да не дерзает пленного под каким-нибудь предлогом при себе удержать, разве когда указ инако дан будет. Кто против сего преступит, имеет, ежели он офицер, чина лишен, а рядовой жестоко шпицрутенами наказан быть.

Толк. Ибо часто генералу или командиру зело потребно есть, чтоб он тотчас пленных получил и от оных о состоянии неприятеля и его намерении уведомиться возмог; ибо в малом умедлении времени великой интерес пренебрежен быти может».

Во времена Петра еще и понятия «бюрократизм» не было, но явление было, поскольку были люди, и эти люди действовали согласно законам поведения людей. Давая смысл пунктов «Артикула…», Петр не давал бюрократам за этими пунктами укрыться. Ведь «которые оборониться не могут», могут быть и не только те, кто указан в списке артикула, а ценные для командирования сведения о противнике, могут иметь не только пленные. И смысл этих пунктов «Артикула…» не в том, чтобы на войне кому-то жизнь сохранить, а в том, чтобы самому чести не лишиться; не в факте выдачи пленных командованию, а в быстрейшей доставке командиру сведений о противнике.

Петр I требовал: «Не держись устава, яко слепой – стены. Ибо в нем правила писаны, а времен и случаев нет».

Таким образом, подробное объяснение смысла задачи, которая ставится подчиненному (объяснение ему его Дела), с одной стороны, не дает подчиненному уклониться от принятия самостоятельного решения по Делу – не дает ему быть бюрократом, с другой стороны, характеризует самого начальника – знает ли он сам свое Дело? И если у вас в системе управления сидят начальники, которые не ставят перед подчиненными внятные задачи, не объясняют их смысл, а отделываются благими пожеланиями «вооще», то таких нужно менять, а если это невозможно, то надавать им по ушам – пусть, паразиты, изучают Дело, а не занимаются пустой болтовней – не профессора небось.

Этот способ в своей сути является способом организации борьбы делократов с бюрократами со всемерным оказанием помощи делократам со стороны государства. Рассмотрим его действие на типовом отвлеченном примере.

Вот подчиненный, прекрасно знающий и понимающий Дело. Он нашел нетипичное, творческое решение, как исполнять это Дело эффективнее. А у него начальник – бюрократ, и Дела не знает и не понимает, а посему боится принимать по нему собственные решения, не предусмотренные ранее инструкциями или указаниями более высокого начальства. Подчиненный обращается к бюрократу с предложением делать Дело по-новому, а тот его понять не может, хотя и слушает с понимающим видом (этому-то бюрократы быстро учатся), но при этом боится что-либо предпринимать по поступившему от подчиненного предложению – а вдруг вместо положительного эффекта будут убытки, и получится, что он, начальник-бюрократ, эти убытки согласовал? Что его собственное начальство скажет?

И начинает бюрократ дело мурыжить – собирает совещания, вызывает для консультаций всяких «специалистов» и профессоров. А те такие же, как и он: словеса-то умные из них льются, всякие бумаги «вообще» пишутся, а прямо ни да, ни нет профессора не говорят, и только хором выражают свои опасения, что «всякое может быть». И предложение умного подчиненного благополучно хоронится в бесчисленном количестве совещаний и согласований. А что же он?

А ему, конечно, лестно было бы, если бы его предложение внедрилось, да, небось, и премия какая-нибудь была бы, но для того, чтобы «пробить» свое предложение, подчиненному надо жаловаться на своего прямого начальника-бюрократа вышестоящим начальникам и, следовательно, входить в конфликт с непосредственным начальником. Но ему что – больше всех надо? Где гарантия, что выше этот подчиненный найдет понимание? Премия за новшество иллюзорна, а премии от начальника-бюрократа реальны. И такой подчиненный думает: ну не хочет начальство, чтобы было лучше, ну и хрен с ним, пусть все катится по наезженной колее, как и катилось.

И Сталин (собственно, даже не он, а большевики) создал для умных работников стимул драться с бюрократами тем, что предоставил умным людям цель жизни – Коммунизм, и обеспечил, чтобы эти люди имели преимущество в борьбе с бюрократическим быдлом, для большинства которого главное – удовлетворить свою алчность. При Сталине для умного подчиненного речь уже шла не о нем и не о его премии – теперь речь шла о Великой Цели, которую его непосредственный начальник-бюрократ гнобил, теперь умный работник думал уже не о себе.

Тот, кого заинтересует этот феномен, пусть познакомится с законами психологии толпы, почитает, к примеру, Ле Бона – классика в этой области знаний. Толпа сама не думает, люди в толпе как бы глупеют, поскольку не видят необходимости думать над вопросами, по отношению к которым у всей толпы уже сформировалось мнение, – зачем думать, если «это всем известно»? И если толпу убедить, что смысл ее жизни в служении Великой Цели, если толпу убедить, что Великой Цели «уже служат все», то толпа превращается в великий народ. И этот народ действительно велик, хотя в нем 99,9 % вообще не думают о Великой Цели, не интересуются ею и не имеют потребности узнать, как эта Великая Цель, собственно, выглядит. Зачем человеку толпы тратить на это время? Логика его мысли такова: «Все стремятся к Великой Цели, ну и мне она тоже нужна. Все в КПСС – и я в КПСС. Все из КПСС – и я из КПСС. Как все. Все же не могут ошибаться! Не могут же все быть дураками! А если поступать, как все, то и ты не будешь дураком».