Агафья Тихоновна (взглянув ему в лицо, вскрикивает). Ух, прибьет, прибьет! (Убегает. Яичница стоит, разинувши рот. Вбегает на крик Арина Пантелеймоновна и, взглянув ему в лицо, вскрикивает тоже: «ух, прибьет!» и убегает).

Яичница. Что за притча такая! Вот, право, история! (В дверях звенит звонок, и слышны голоса).

Голос Кочкарева. Да входи, входи, что ж ты остановился?

Голос Подколесина. Да ступай ты вперед. Я только на минуту оправлюсь, расстегнулась стремешка.

Голос Кочкарева. Да ты улизнешь опять.

Голос Подколесина. Нет, не улизну! Ей богу, не улизну!

Те же и Кочкарев.

Кочкарев. Ну, вот, очень нужно поправлять стремешку.

Яичница (обращаясь к нему). Скажите, пожалуйста, невеста дура, что ли?

Кочкарев. А что? случилось разве что?

Яичница. Да непонятные поступки; выбежала, стала кричать: прибьет, прибьет! Чорт знает что такое.

Кочкарев. Ну да, это за ней водится. Она дура.

Яичница. Скажите, ведь вы ей родственник?

Кочкарев. Как же, родственник.

Яичница. А как родственник, позвольте узнать.

Кочкарев. Право, не знаю: как-то тетка моей матери что-то такое ее отцу, или отец ее что-то такое моей тетке — об этом знает жена моя, это их дело.

Яичница. И давно за ней водится дурь?

Кочкарев. А еще с самого сызмала.

Яичница. Да, конечно, лучше, если бы она была умней; а впрочем и дура тоже хорошо; были бы только статьи прибавочные в хорошем порядке.

Кочкарев. Да ведь за ней ничего нет.

Яичница. Как так, а каменный дом?

Кочкарев. Да ведь только слава, что каменный, а знали бы вы, как он выстроен; стены ведь выведены в один кирпич, а в середине всякая дрянь — мусор, щепки, стружки.

Яичница. Что вы?

Кочкарев. Разумеется. Будто не знаете, как теперь строятся домы? Лишь бы только в ломбард заложить.

Яичница. Однакож ведь дом не заложен.

Кочкарев. А кто вам сказал? Вот в том-то и дело, не только заложен, да за два года еще проценты не выплачены. Да в сенате есть еще брат, который тоже запускает глаза на дом; сутяги такого свет не производил: с родной матери последнюю юбку снял, безбожник.

Яичница. Как же мне старуха сваха… Ах она, бестия эдакая, изверг рода челове…(В сторону). Однакож он, может быть, и врет. Под строжайший допрос старуху! И если только правда… ну… я заставлю запеть не так, как другие поют.

Анучкин. Позвольте вас побеспокоить тоже вопросом. Признаюсь, не зная французского языка, чрезвычайно трудно судить самому, знает ли женщина по-французски или нет. Как хозяйка дома, знает?..

Кочкарев. Ни бельмеса.

Анучкин. Что вы?

Кочкарев. Как же? я это очень хорошо знаю. Она училась вместе с женой в пансионе, известная была ленивица, вечно в дурацкой шапке сидит. А французский учитель просто бил ее палкой.

Анучкин. Представьте же, что у меня с первого разу, как только ее увидел, было какое-то предчувствие, что она не знает по-французски.

Яичница. Ну, чорт с французским! Но как сваха-то проклятая… Ах ты, бестия эдакая, ведьма! Ведь если б вы знали, какими словами она расписала! Живописец, вот совершенный живописец! «Дом, флигеля», говорит, «на фундаментах, серебряные ложки, сани», вот садись, да и катайся — словом, в романе редко выберется такая страница. Ах ты, подошва ты старая! Попадись только ты мне…

Те же и Фекла. (Все, увидев ее, обращаются к ней со следующими словами).

Яичница. А! вот она! А подойди-ка сюда, старая греховодница! а подойди-ка сюда!

Анучкин. Так-то вы обманули меня, Фекла Ивановна?

Кочкарев. Ну-ка, ступай, Варвара, на расправу!

Фекла. И ни слова не разберу: оглушили совсем.

Яичница. Дом строен в один кирпич, старая подошва, а ты наврала: и с мезонинами, и чорт знает с чем.

Фекла. А не знаю, не я строила. Может быть, нужно было в один кирпич, оттого так и построили.

Яичница. Да и в ломбард еще заложен! Черти б тебя съели, ведьма ты проклятая! (притопывая ногой).

Фекла. Смотри ты какой! Еще и бранится. Иной бы благодарить стал за удовольствие, что хлопотала о нем.

Анучкин. Да, Фекла Ивановна, вот вы и мне тоже насказали, что она знает по-французски.

Фекла. Знает, родимый, всё знает, и по-немецкому, и по-всякому; какие хочешь манеры — всё знает.

Анучкин. Ну, нет; кажется, она только по-русски и говорит.

Фекла. Что ж тут худого? Понятливее по-русски, потому и говорит по-русски. А кабы умела по-басурмански, то тебе же хуже, и сам бы не понял ничего. Уж тут нечего толковать про русскую речь — речь звестно какая: все святые говорили по-русски.

Яичница. А подойди-ка сюда, проклятая, подойди-ка ко мне!

Фекла (пятясь ближе к дверям). И не подойду, я знаю тебя. Ты человек тяжелый, ни за что прибьешь.

Яичница. Ну, смотри, голубушка, это не пройдет тебе. Вот я тебя как сведу в полицию, так ты у меня будешь знать, как обманывать честных людей. Вот ты увидишь! А невесте скажи, что она подлец! Слышишь, непременно скажи. (Уходит).

Фекла. Смотри ты какой! расходился как! Что толст, так думает, ему и равного никого нет. А я скажу, что ты сам подлец, вот что!

Анучкин. Признаюсь, любезнейшая, никак не думал я, чтобы вы стали так обманывать. Знай я, что невеста с таким образованием, да я… да и нога бы моя, просто, не была здесь. Вот как-с. (Уходит).

Фекла. Белены объелись или выпили лишнее. Вишь переборщики нашлись какие! Свела с ума глупая грамота!

Фекла, Кочкарев, Жевакин.

Кочкарев хохочет во все горло, смотря на Феклу и указывая на нее пальцом.

Фекла (с досадою). Ты что горло дерешь?

Кочкарев продолжает хохотать.

Фекла. Эк как разобрало его!

Кочкарев. Сваха-то! сваха-то! Мастерица женить, знает, как повести дело! (Продолжает хохотать).