Да в этом и сам Дмитрий убедился. Филиппа за что наказывали? На ватажников какую управу сыщешь? Они у Господина Великого Новгорода под защитой. Уходили ушкуйники в края неведомые и объявляли ту землю пятиной новгородской, а лопарей — данниками Новгорода…

Утро началось с приходом тиуна. Вошел, потоптался.

Что скажешь, Самсон?

Думаю, княже, пора в обратный путь, не то нас тепло и бездорожье застанут.

Твоя правда, Самсон. Вели гридням розвальни загружать. А воеводе накажу, чтоб в пути сторожа была крепкая: край-то лесной, болотистый. А поклажу, Самсон, раздели поровну; ту пушнину, какую в Переяславль-Залесский повезешь, на одни розвальни, какую для Новгорода — на другие. С полдороги свернешь на Переяславль-Залесский, а мы с Ростиславом на Новгород подадимся. От Волочка пошлешь к князю Ивану гонца, пускай навстречу тебе поспешает с дружиной.

В тот год, когда Дмитрий возвращался из Копорья, в Москву явился городецкий князь Андрей. Объезжая свой удел, он решил наведаться к Даниилу. Больше двух лет не виделись, с той самой поры, как овдовел городецкий князь. Случилась с его женой беда: накрыла ее глыба льда, свалившаяся с крыши хором.

Узкими улочками, объезжая рытвины и колдобины, зловонные по весенней хляби, князь поднялся на холм и через открытые ворота въехал в Кремль. Говорили, что именем этим его назвал еще князь Юрий Долгорукий за стены и башни, сложенные из леса векового, строевого — кремлевого.

Минуя всяческие строения — монастырские, церковные, хоромы боярские, — князь направил коня к княжьим палатам, к Красному крыльцу, украшенному резными балясинами.

А навстречу Андрею уже торопился младший брат Даниил, в рубахе, несмотря на холод, без шапки, — раскраснелся, бежит, руки разбросав:

Андрей, брат, не чуял, ие гадал!

Обнялись, расцеловались и, только отстранившись, поглядели друг на друга.

Эвон, как ты, Даниил, раздобрел с тех пор, как не видел тебя. Гляди-ка, никак седину в бороде твоей вижу?

Есть такое, брат. Оно и тебя жизнь не милует, чело твое рытвины избороздили.

Немудрено, на пятый десяток поворотило.

Вот уже третье лето, как ты привел в хоромы княгиню Анастасию. Здорова ли она?

Молитвами Господа милостивого… А время наше, Даниил, как листья по осени, сыплется.

Да что же я тебя на холоде морю, — засуетился московский князь, — проходи в палаты, гость дорогой, желанный.

По высоким ступеням поднялись в сени.

По-доброму здесь бы тебя, брат, надлежало встретить жене моей, да она с сыновьями на богомолье отправилась.

Святое дело. А она здорова ли?

Слава богу. Может, с дороги баню велеть истопить?

Да уж лучше к ночи, оно и спаться будет крепче…

Дальнейший разговор продолжали в трапезной, за столом. День был постный, ели рыбу отварную, капусту квашеную, сдобренную луком, да репу осеннюю. Запивали квасом ядреным.

Так с чего ты, Даниил, раздобрел? — спросил Андрей.

Московский князь улыбнулся и бороду, и были братья сейчас удивительно похожи: оба коренастые, голубоглазые, волосы взлохмаченные, белокурые.

А ты, брат, лишь свои годы считаешь? Мне ведь тоже три десятка лет сравнялось.

Да-а, — только и протянул Андрей.

Они долго сидели в трапезной, все сокрушались о прожитых годах. Потом отправились в домовую церковь, где служил седой священник. В полумраке лампад на братьев смотрели скорбные лики святых. Молились истово, отбивали поклоны. Затем снова отправились в трапезную. Здесь их уже ждала уха из сомятины, каша гречневая, пироги с грибами и клюквой.

Печально смотрел Даниил на брата. С виду будто крепок, а по всему заметно, жизнь изнутри точит. А тот, видимо, догадался, о чем Даниил думает, спросил:

Так в чем же твои заботы?

Аль сам не ведаешь, не в радость мне жизнь. Княжество мое нищенское, ко всему Ордой ограбленное. Ноне едва концы с концами свожу. А семья моя растет. Не раз мыслил, что сыновьям моим оставлю.

Налили по чаше хмельного меда. Даниил поднялся;

Давай, брат, помянем отца нашего, Александра Ярославича.

Выпили стоя, заели коркой ржаного хлеба. Андрей сказал:

В смерти князя Невскою воля Божья…

Мы все, брат, в Его воле.

Воистину.

Отрезав от куска сомятины краешек, Андрей сосредоточенно жевал. Наконец промолвил:

Доколе, Даниил, Дмитрию на нас свысока глядеть, в скудости пас морить? Аль мы безропотны? Вот тебе, Даниил, дал ли каких земель? Как получил ты Москву, удел малый, так и поныне нищенствуешь

С каких уделов ему Москве прирезать? Вон я сельцо близ Коломны приглядел, так он мне и думать запретил.

Из Переяславского удела пусть не поскупится дать.

Аль ты, брат, забыл, Дмитрий отцом на великое княжение посажен и Переяславль-Залесский ему в удел дадеп?

Дмитрий на том держится. Он ноне в Копорье. Новгороду угождает. Ан забывает, татары всему учет ведут. Татарин коли не добром заберет, так силой отнимет.

Надобно нам великрму князю поклониться.

Попусту, Даниил: глухой не услышит, слепой не узрит. Я Дмитрию более не поклонюсь. Он еще не раз пожалеет, что обиды мне чинил.

Даниил покачал головой:

Как мыслишь, брат?

Коли он нас за князей не признает, а тем паче за братьев не чтит, в Орду подамся: пусть нас хан рассудит.

И зло блеснули его глаза. Даниил отпрянул. Сказал удивленно:

Ох, брат, недоброе замыслил, кровь прольется, и разор будет.

Аль в бесчестье жить?

Ничего не ответил Даниил, сидел молча, о чем-то своем думал.

Андрей продолжал:

Чую, не только я, но и иные удельные князья не желают обиды терпеть. На них моя опора. Да и ты, Даниил, знаю, не супротивник мне.

Московский князь кивнул:

Почто мне сторону Дмитрия держать? Аль это рука друга Москвы?

Я, Даниил, обещаю, коли сяду на великое княжение, не перечить Москве в ее начинаниях…

На третий день московский князь провожал Городецкого. Утро выдалось с легким морозцем. У крыльца уселись в седла, тронулись шагом. Миновали церковь, вплотную прильнувшую к княжеским палатам, объехали хоромы бояр. Все в Кремле: и церковь, и монастырь, и хоромы боярские, и терема — рублено из дерева.

Глядя на местами потемневшее дерево, Андрей заметил:

Не грех, Даниил, кое-где бревна заменить. Удариг ордынец тараном — не выстоят.