склонах гор монументально лежали сугробы и громоздились причудливые ледяные глыбы, а уже сегодня снега постыдно отступили, низины Нан-Курунира оказались по колено затоплены водой, а окрестные дороги превратились в грязное и непроходимое месиво… Распутица надежно заперла Гэндальфа в Изенгарде недели на полторы, и, ожидая возвращения Сарумана, волшебник коротал дни в библиотеке, кропотливо собранной Белым магом из многих редких и ценных рукописных книг. Тут были труды по алхимии, медицине, механике, астрономии (многие — правленые на полях рукой Сарумана, с пояснениями, заметками и небрежными рисунками черной тушью), тщательные переводы с древних, давно позабытых языков, бесконечные, изобилующими красочными эпитетами «Поэмы Востока», полуистлевшие от древности хроники Долгих войн, некоторые раритетные, баснословной стоимости манускрипты нуменорских времен, знаменитые шестистрочные «Философии» восточных мудрецов и даже — обрывками — пресловутые «Записки помойной кошки», принадлежащие перу некоего полумифического Гаэрта, балагура и пьяницы, чьи сочинения, исполненные язвительной и мрачной сатиры, не то чтобы открыто преследовались королевской цензурой, но почитались излишне «вольнодумными» и «вызывающими нездоровое брожение в умах». Впрочем, Гэндальфа не оставляло ощущение, что в своеобразии и хладнокровно-безжалостной иронии «Записок» тоже чувствуется беспардонная рука Сарумана — решительная рука, так сказать, целителя, смачно выпускающего гной из нарывов на неумытом теле общества — хотя в авторстве этого сомнительного опуса сам Белый маг наверняка не сознался бы и на дыбе…

Через пару дней весна окончательно перешла в решительное наступление. Утром из лощин поднималась сырая мгла, днем южная стена крепости медленно поджаривалась под лучами солнца, вечерами над землей висела туманная сизая дымка теплых испарений. По оврагам еще прятались, будто остатки разгромленной армии, последние клочья истаявших, изгрызенных солнцем сугробов, а на кустах вербы уже набухли почки, и на пригорках пробивалась первая травка, и у подножия башни бойко распускались первоцветы, яркие и желтые, точно кошачьи глаза. Гэджа теперь невозможно было застать в Ортханке, да и Гэндальф предпочитал не сидеть в четырех мрачных, пахнущих прелью стенах, проводя дни на берегу Изена — и однажды, вернувшись в башню с наступлением сумерек, обнаружил просачивающуюся под дверь библиотеки тоненькую полоску света.

Свет исходил от огня, зажженного в камине, обычно холодного и покрытого слоем сухой и желтоватой книжной пыли. В кресле рядом с камином — наконец-то! — обнаружился и сам Саруман, облаченный в серый дорожный плащ, заляпанный вдоль подола грязью: волшебник сидел и разбирал почту, которой за время его отсутствия накопилось изрядно. Некоторые письма он бросал в огонь, едва распечатав и пробежав глазами несколько строк; другие откладывал в сторону — видимо, те, которые намеревался удостоить ответом. На вошедшего Гэндальфа он обратил внимания ровно столько, чтобы тут же про него позабыть.

— А, Серый… Приветствую. Ты еще здесь? Собственно говоря, я уже не надеялся тебя тут увидеть.

— Ты надеялся меня тут уже не увидеть. Понимаю, — посмеиваясь, заметил Гэндальф: Саруман явно рассчитывал, что к моменту его возвращения собрат по Ордену позаботится убраться из Изенгарда восвояси, и нисколько не считал нужным этого скрывать. — Как дела в Эдорасе?

— Тебя что, это вправду интересует? Где Гэдж?

— Понятия не имею. Я не видел его с полудня, — присаживаясь на лавку по другую сторону камина, Гэндальф лениво потер ладонями колени. — Хочешь сказать мне что-нибудь новенькое?

— Всё, что я хотел тебе сказать, я сказал.

— Правда всё?

— Ну, опустил некоторые эпитеты… — Саруман небрежно просматривал очередное письмо. Выскользнув из его рук, оно белой неуклюжей птицей порхнуло в огонь. На письме стоял герб королевского дома Анориенов.

— Эге. Депеша от наместника Белектора? — Гэндальф даже слегка удивился. — Не слишком ли непочтительно ты относишься к посланиям этаких влиятельных особ, м-м?

— Я отношусь к ним именно так, как они того заслуживают, ничуть не хуже, — процедил Саруман, не поднимая головы; то ли с дороги, то ли по какой иной необъяснимой причине он пребывал далеко не в лучшем расположении духа, а в такие моменты послания от «влиятельных особ» в Изенгард явно приходить были не должны. — Как ты думаешь, о чем там речь, в этой наиважнейшей «королевской депеше», будь она трижды неладна? Вероятно, о важных государственных и хозяйственных вопросах, о недороде в Анфаласе, о повальной нищете и безграмотности в Каленардоне, о напряженной военной обстановке в Умбаре? О мире во всем мире, быть может, о судьбах Арды и населяющих её народов, о светлом и безоблачном будущем для всего человечества? Как бы не так! В письме всё совершенно обычно — сплошное нытье, жалобы и хандра. Этот вселенский пуп, наместник Белектор, хранитель Короны Элендила, правитель всея Гондора и Западного Предела, кавалер Ордена Белого Древа и кто он там еще — короче, этот старый пень в очередной раз шлет мне приказание тотчас же — вот прямо сию минуту! — прибыть в Минас-Тирит, ко дворцу его светлейшей милости, дабы немедленно развеять овладевшую им сезонную скуку… а также занять пустующий стул в тронном зале, развлечь его последними сплетнями из жизни Рохана и мимоходом пользовать от желудочных колик! Которые конечно же не после очередной разгульной пирушки дали о себе знать, а приключились в результате заговора врагов и завистников, коварно подсуетившихся и напустивших на беднягу злые чары в виде безудержного несварения желудка… Старый жирный енот! Если он чем по-настоящему и страдает, так это запущенной формой празднолюбия… Чего ради я должен все бросить и мчаться за тридевять земель в Гондор — ради сомнительного удовольствия битый месяц с сочувственной физиономией выслушивать высочайшие жалобы на жизнь? Да пропади она пропадом, такая королевская почта! — Саруман мрачно усмехнулся. Решительно поднялся, шагнул к конторке, подтянул к себе чистый лист бумаги и принялся сердито черкать по нему пером, отрывисто повторяя каждую написанную фразу вслух:

— «Дражайший мой господин Белектор! С величайшим прискорбием вынужден отклонить ваше любезное приглашение нанести визит в Гондор единственно из убеждения, что причиной всех ваших многообразных и многочисленных недугов следует считать следующие вещи, а именно: неумеренное обжорство, пьянство и лень, а также некоторые другие пороки, о которых я даже говорить не хочу… Меньше надо жрать, Ваша милость, меньше жрать и больше работать — и тогда все ваши хвори и немочи как рукой снимет! Искренне ваш…»

Гэндальф хмыкнул.

— Эк ты неучтив ко власть предержащим! По-твоему, стоит подвергать высочайшее терпение, и без того невеликое, подобному испытанию? Вряд ли Белектору достанет такта и вкуса должным образом оценить подобную эпистолярную крамолу.

— Ну, разумеется, — грубо оборвал Саруман. — Тебе доставило бы куда большее удовольствие видеть меня прыгающим перед этим напыщенным снобом на задних лапках и приносящим ему в зубах домашние тапочки!

— Не в тапочках