Таким образом, письменные исторические источники, порожденные разными людьми, жившими в разных социальных и культурных условиях, позволяют составить весьма подробную и объемную картину процессов, происходивших на Евразийском континенте в начале XIII в. Русские летописи, немецкие хроники, сочинения монахов-миссионеров, заметки арабских путешественников – все это, дополненное данными археологии, и дает немалый объем материала для работы историка: анализа, сопоставления и интерпретации. Понятно, что составление мозаики из разрозненных смальт не может гарантировать идентичной картины при разных методологических установках. История не химия, в которой строгое соблюдение всех условий опыта всегда будет гарантировать одинаковый эффект. Однако особых причин для эпистемологического пессимизма нет. Различия в исторических теориях будут всегда. Ведь даже два человека, одновременно ставшие свидетелями некого события, через две минуты после произошедшего могут рассказать о нем совершенно по-разному. Однако даже при проведении судебного разбирательства сопоставление данных, как правило, позволяет приблизиться к объективной истине. В данном случае в распоряжении историка есть немало свидетельских показаний. Поэтому все имеющиеся научные версии, так или иначе, находятся в сравнительно узких границах возможного. В границах, вполне ясных при добросовестном подходе.

Летописец не отметил даты рождения князя Александра, несмотря на то что его отец Ярослав Всеволодович, князь Переславля-Залесского, был на момент его рождения весьма значительной фигурой на русском политическом небосклоне. Значительной ровно настолько, что на страницах Суздальской летописи был отмечен факт рождения его первенца – Федора. Когда Ярослав возвысился и стал великим князем Владимирским, летописец начинает более детально фиксировать рождения его детей. Но Александр, будучи вторым сыном (из восьми), родился в тот момент, когда по негласному летописному этикету Ярослав Всеволодович еще «не дорос» до той степени значительности, чтобы записывать рождения каждого ребенка.

Поэтому, превратностью исторической судьбы, зная точные даты рождения его не очень примечательных старшего и младшего братьев, о дате рождения Александра можем судить лишь гадательно. Исследователи ориентируются на то, что восьмилетний Федор и его младший брат Александр упоминаются в Новгородской первой летописи вместе, парой: «Ярославъ поиде съ княгнинею из Новагорода къ Переяславлю, а в Новегороде остави 2 сына своя, Федора и Александра, с Федоромъ Даниловицем и с тиуном»[40], «Тои же зиме побежа Федоръ Даниловиць с тиуном Якимомъ, и понявши с собой два княжичя, Федора и Александра»[41]. Из этого делается вывод, что разница в возрасте между братьями была небольшая[42]. По умолчанию считают, что разница была – год. Поэтому датой рождения Александра называют 1220 или 1221 г. Но разница могла быть и два года, и три. Самостоятельно, без матери, под присмотром боярина и тиуна ребенка могли оставить, едва он вышел из грудного возраста. Следовательно, хронологический зазор даты рождения Александра весьма широк.

Родители князя Александра состояли в кровном родстве, которое, впрочем, было достаточно дальним. Издревле церковные правила запрещали браки до шестой степени включительно. Дистанция же между отцом, князем Ярославом Всеволодовичем и матерью Федосией-Ростиславой Мстиславовной составляла семь степеней (то есть, говоря языком генеалогии, «рождений»). И по мужской, и по женской линии Александр является потомком Юрия Долгорукого. Юрий был дедом его отца, Ярослава, и приходился прапрапрадедом его матери Феодосии.

Константинопольский Собор 1168 г. по инициативе патриарха Луки Хрисоверга предписал расторгать браки между супругами, состоявшими в седьмой степени бокового кровного родства, но до Руси канонические новации доходили медленно. Еще и в XIV в. в тексте Софийской Кормчей седьмая степень родства при заключении брака называется разрешенной[43]. Однако можно сказать, брак этот был заключен «на грани» позволенного. Что, впрочем, было в княжеской семье обычным делом. При всей многочисленности потомков Рюрика найти семейство, отстоящее на нужное количество колен, располагавшее невестой на выданье и подходящее по политическим мотивам, было непросто. Нередки были случаи, когда ради политических целей князья заключали браки с нарушением церковных запретов[44].

Впрочем, в данном случае политический расчет выглядит весьма загадочно. В качестве новгородского князя Мстислав Мстиславич Удатный бесконечно враждовал и со своим будущим сватом – князем Всеволодом III Большое Гнездо, и с зятем – Ярославом Всеволодовичем. Причем вражда эта, начавшись до возможного времени заключения брака, продолжилась и после.

Видимо, решающим в данном случае был не столько военно-политический, сколько чисто семейный, генеалогический расчет. Подходящие невесты княжеского рода, удовлетворявшие церковным правилам, судя по всему, были в большом дефиците. Показательна фраза, вложенная в уста Ярослава безвестным автором «Повести о битве на Липице». В 1216 г. произошла Липицкая битва, в которой Ярослав потерпел жесточайшее поражение от своего тестя. Согласно «Повести», Ярослав бы сильно расстроен не столько военным проигрышем, сколько тем, что Мстислав отозвал к себе свою дочь, его жену. Умоляя тестя Мстислава Удатного вернуть ему Ростиславу-Феодосию, Ярослав говорит: «Чи не бывает поточи княземь? А мене по правде крестъ убил»[45]. То есть, по мнению князя, политические противоречия – это одно дело, за них он принимает наказание от Бога (то есть от «креста»), а лишать его за это жены нет никакой причины – это сфера отдельная.

Дата заключения брака не названа ни во Владимирской, ни в Новгородской летописях. Упоминание есть в «Летописце Переславля Суздальского», ставшего основным источником «Летописца русских царей» (сборник XV в.). Однако именно в смысле датировки свадьбы Ярослава этот текст помочь не может. Статья, помеченная 6722 г.[46], в которой говорится о свадьбе, имеет сложный состав: автор летописного текста соединил известия, датированные по мартовскому и ультрамартовскому стилю в рамках одной статьи (то есть в ней содержится рассказ о событиях и 1213–1214, и 1214–1215 гг.)[47]. Кроме того, текст погодной статьи содержит упоминание, что год был високосный, что указывает на 6720 или 6724 г., что еще шире раздвигает границы возможной датировки событий, описанных в этой статье. Если, как считает, Б.М. Клосс, имелся в виду 6724 г.[48], то при ультрамартовской датировке получается 1215 г., а при мартовский – 1216-й[49]. Поэтому использовать эту статью, содержащую несколько несовместимых противоречивых хронологических признаков (титульная дата, набор событий, указание на високосный год), для датировки невозможно. О дате свадьбы можно судить лишь косвенно.