«Не помню такого, – возражает Кузин. – Это какие-то придумки Женьки или Гарика. Когда нужно было тащить что-то из аппаратуры, все у нас таскали, и Гарик тоже. Куда ему деваться? А расставание в «Постскриптуме» получилось как-то само собой. Переломный период был. Не сходились мы в тот момент музыкально. Нам с Хавтаном не нравилось, как Гарик песни исполняет. Мне хотелось, чтобы «вставляло». Вот когда Агузарова появилась – «вставило», я чуть со стула не упал от ее пения. Этого и хотелось.

Кроме того, Женя, насколько я понимаю, все время искал, где ему лучше. Поэтому мог играть в нескольких коллективах одновременно. Он, собственно, так и делал, когда мы уже начали с ним репетировать. И еще ему (как и Сукачеву) требовалось быть главным. И я с этим спокойно согласился. Хочешь быть главным – да ради Бога! При этом надо сказать, что идея играть твисты, ту музыку, что появилась в репертуаре «Браво», действительно принадлежала Гарику…»

Оставшись вне коллектива, но с теми же лидерскими амбициями, Сукачев не захандрил, а как бы начал все с чистого листа. Причем с экс-компаньонами по «Постскриптуму» сохранил вполне товарищеские отношения. Хавтану подарил на память песню «Верю я», ту самую, что сочинил в альянсе с другим «постскриптумовским» отставником Бритченковым. И она стала одним из ключевых хитов «Браво». А с Кузиным продолжил периодическое сотрудничество на протяжении следующего десятилетия.

«Никакой острой конкуренции с «Браво» у меня не возникло. Я их обожал и понимал, что это великая группа с великой певицей Жанной Агузаровой. Для меня «Браво» – это именно то аутентичное «Браво» с Агузаровой. Остальное – развитие команды по своим критериям. Когда Женька попросил оставить им «Верю я», я легко сказал: играйте, пожалуйста. И они сделали эту песенку знаменитой».

После «Постскриптума» творческие порывы Сукачева могли увести его совсем к другому искусству. А чего биться о стену? Тем, кого он звал в свои группы, не нравилось, как и что он поет. А музыку, которая привлекала его, не с кем было играть. Ну и в пень тогда эти рок-эксперименты. Свою неформатную креативность можно реализовать, например, в театре, который, так же как и музыка, манил Гарика с детства. Его же и отец порой водил в столичные театры, и со своими одноклассниками под опекой педагогов он знакомился с репертуаром ТЮЗа, ЦДТ, даже кукольного театра Образцова. Кроме того, возле его тушинского дома, в ДК «Салют», находилась театральная студия, одной из «звезд» которой был Сергей Проханов (впоследствии популярный «Усатый нянь» и руководитель «Театра Луны»), учившийся в параллельном классе с родной сестрой Игоря и пользовавшийся успехом у ее подруг. Этот факт вкупе с впечатлениями от увиденных спектаклей мотивировал Сукачева на создание собственной театральной студии. И позднее она таки у него появилась под названием «Пластилиновый театр». То было «мимолетное виденье», но все же… Затея, кстати, имела неплохой потенциал. «В свои 22 – 23 года Гарик был «одержим театром». Конечно, не традиционным, академическим, репертуарным, а авангардным и абсурдистским. И именно в то время он познакомился с заметным представителем ленинградского художественного андеграунда Кирой Миллером. Они находились на одной волне, и их возможный альянс мог принести интересные результаты. Планировалось, что Кира сделает декорации для гариковских постановок. Однако все закончилось на уровне разговоров, хотя пару спектаклей – сцены из «Ромео и Джульетты» и «Стулья» по одноименному знаменитому произведению одного из отцов абсурдизма Эжена Ионеско – «Пластилиновый театр» все же представил.

Миллер рассказывал мне, что Гарик в середине 80-х предлагал ему «заняться и «Бригадой С», но, узнав, что Кира уже увлекся формированием неповторимого облика питерского «АукцЫона», сотрудничать расхотел, «поскольку, наверное, рассчитывал на эксклюзивность наших творческих отношений». У Сукачева свой взгляд на данную ситуацию, но в нем можно найти косвенную причастность Миллера к попаданию Гарика на режиссерский факультет того самого культпросветучреждения, где состоялся исторический союз Сукачева и Галанина, собственно и открывший основную «бригадную» летопись.

«Миллер, мне кажется, что-то путает. Он не должен был с «Бригадой С» работать. Сейчас-то Питер от Москвы далеко, а в те годы казался еще дальше. Ни компьютеров, ни мобильников, ни быстрого сообщения между городами, кроме самолетов. На расстоянии Кире сложно было бы со столичной командой взаимодействовать. Хотя… По-всякому могло сложиться. Но когда он мне сказал, что «нашел тут, в Питере, молодых ребят, «АукцЫон», и теперь ими занимается», о его сотрудничестве с «Бригадой» уже речи ни шло.

Наше общение строилось именно на интересе к новому театру. Тогда, в 1982 году, появился театр пластической импровизации Олега Киселева. Он сделал несколько нашумевших пантомимных спектаклей, в частности «Каникулы Пизанской башни», сотрудничал с «Лицедеями» Славы Полунина, а потом уехал в Канаду. Появились еще несколько подобных любопытных проектов. Меня заинтересовала драматургия театра абсурда. Услышал это словосочетание и принялся искать соответствующую информацию. Сам стал сочинять всякие маленькие пьесы. Вот в этот период и с Кирой мы строили различные планы. Затем я решил, что мне нужно пойти учиться. Будучи наивным дураком, мальчиком-разночинцем, выросшим в Тушинском районе, со сплошными тройками в аттестате, я сразу определил, что ни в Школу-студию МХАТ, ни в Щукинское, ни в ГИТИС подавать документы не стоит. Это блатные институты, мне туда не поступить. Но как-то обмануть судьбу и получить красный диплом о профильном гуманитарном образовании было нужно. Поступил на заочное режиссерское отделение Липецкого областного культурно-просветительского училища в городе Задонске. И там встретился с Сережкой Галаниным, который учился на отделении оркестрового дирижирования. До этого я ведь его только на концерте видел. А общаться мы начали в Задонске. Обучение хоть и было заочным, но на зачеты и экзамены-то в одно и то же время нам приезжать приходилось. В этом Липецком культпросвете, кстати, до хрена народа из Москвы училось…»

«Нашелся в столице предприимчивый товарищ Валера, по кличке Лом, – говорит Галанин. – Наш общий с Гариком знакомый, друг Пашки Кузина. Он всяческие коммерческие операции проворачивал. Устраивал, например, в квартире платные просмотры видеофильмов. От трех до пяти рублей с человека «за сеанс» собирал. Или вот – направил нас всех в Липецк. Обеспечивал за тридцать рублей (или даже за шестьдесят!) успешную сдачу экзаменов в тамошнем училище».

«А я его послал на хуй и не заплатил, – утверждает Сукачев. – Специально к экзаменам не готовился, но какие-то этюды для прослушивания разучил. И когда вышел к вступительной комиссии, почувствовал, что поступаю-то на общих основаниях. Этот Валера там тоже находился, наблюдал за происходящим. Он просто «разводил». К тому из знакомых, кто поступал, он подходил и говорил, что это благодаря его стараниям. Хотя человек просто сам по себе удачно сдал экзамены. Я был возмущен. Ненавижу, когда меня обманывают».

«Мы тогда все еще где-то работали, – продолжает Галанин. – Гарик в своем железнодорожном конструкторском бюро чертежи чертил. Я в метростроевской конторе сидел. И когда пришел в свой отдел кадров просить отпуск для поступления в училище, там сначала обалдели. Какой отпуск? Какое музыкальное училище? Ты же – метростроевец. Я объяснил, что советский рабочий человек должен развиваться всесторонне. Кадровики подумали – а вообще-то правильно, это хорошее дело. И мне аж двухмесячный отпуск выписали с сохранением на это время 80 процентов от оклада! Так что я этому упырю Лому заплатил из государственных денег. Хотя меня экзаменационная комиссия тоже без всяких проблем приняла. Я настроен был о чем-то побеседовать, на вопросы ответить. Но они как увидели мой диплом выпускника МИИТа, даже смутились. Мол, чего тут еще спрашивать? И меня взяли просто так».