— Ошибаешься, есть. Ее работа — следить за всем этим большим домом, чтобы все шло как надо, и заботиться о тебе и твоем отце.

— Папа однажды был солдатом. Он сказал, что, если снова будет война, он опять пойдет воевать.

— Ты гордишься своим отцом, Вернон?

— Я, конечно, больше люблю маму. Мама говорит, что мальчики всегда больше всего любят маму. Мне нравится бывать с папой, но это другое дело. Я думаю, это потому, что он мужчина. Как ты думаешь, кем я стану, когда вырасту? Я хочу стать моряком.

— Может быть, ты будешь писать книги.

— О чем?

Няня Френсис чуть улыбнулась.

— Хотя бы про мистера Грина, Пуделя, Белку и Кустика.

— Все скажут, что это глупо.

— Мальчики так не скажут. К тому же, когда ты вырастешь, у тебя в голове возникнут другие люди, как мистер Грин и его дети, но только взрослые. И ты сможешь о них написать.

Вернон долго думал, затем покачал головой:

— Нет, лучше я буду солдатом, как папа. Мама сказала, что Дейры почти все были солдатами. Конечно, чтобы стать солдатом, надо быть храбрым, но я думаю, я буду достаточно храбрым.

Няня Френсис помолчала. Она вспомнила, что говорил Уолтер Дейр о своем маленьком сыне:

— Отважный парень, совершенно бесстрашный. Он просто не знает, что такое страх! Видели бы вы его верхом на пони.

Да, в этом отношении Вернон бесстрашный. К тому же он стойкий, он переносит боль и неудобства сломанной ноги с необычайным для ребенка терпением.

Но есть другой вид страха. Она медленно проговорила:

— Расскажи мне еще раз, как ты упал со стены.

Она знала про Чудовище и следила за тем, чтобы не проявить насмешки. Когда Вернон закончил, она сказала:

— Но ты же давно знаешь, что это не настоящее Чудовище, правда? Это предмет, сделанный из дерева и проволоки.

— Я, конечно, знаю, — сказал Вернон. — Но мне он представляется совсем другим. И когда в саду оно стало ко мне приближаться…

— Ты убежал, а напрасно, не так ли? Гораздо лучше было бы подождать и посмотреть. Тогда ты увидел бы людей и понял, что это такое. Смотреть вообще полезно. Потом можешь убежать, если захочешь, — но обычно уже не убегаешь. Скажу тебе кое-что еще, Вернон…

— Что?

— Не так страшно то, что у тебя перед глазами, как то, что сзади. Запомни это. Если что-то есть у тебя за спиной, ты его не видишь и пугаешься. Вот почему лучше повернуться к нему лицом; при этом часто оказывается, что там ничего и нет.

Вернон задумчиво сказал:

— Если бы я тогда повернулся, я бы не сломал ногу?

— Да.

Вернон вздохнул.

— Я не жалею, что сломал ногу. Зато ты играешь со мной.

Ему показалось, что няня Френсис тихонько выдохнула: «Бедный ребенок!» — но это, конечно, чепуха. Она с улыбкой сказала:

— Мне тоже это очень нравится. А то некоторые больные не любят играть.

— А ты любишь, да? Как мистер Грин. — И добавил через силу, смущаясь: — Пожалуйста, не уезжай подольше, ладно?

4

Но случилось так, что няня Френсис уехала гораздо раньше, чем должна была. Это случилось, как и все в жизни Вернона, внезапно.

Началось с пустяка: он уже понемногу ходил на костылях, это было больно, но ново и интересно. Однако он быстро уставал и готов был снова лечь в кровать. В тот день мама предложила помочь ему. Но Вернон уже знал, как она помогает. Эти белые руки были очень неуклюжими — желая помочь, они делали больно. Он уклонился от ее помощи, сказал, что подождет няню Френсис, которая никогда не делает больно.

Слова вырвались с детской бестактностью, и Майра вмиг дошла до белого каления.

Через пару минут пришла няня Френсис, и на нее обрушился поток упреков.

Отвращать ребенка от родной матери — жестоко, порочно. Все они заодно, все против нее. У нее в мире нет ничего, кроме Вернона, и вот он от нее отворачивается.

Обвинения лились нескончаемым потоком. Сестра Френсис переносила их терпеливо, без удивления и гнева. Она знала такой тип женщин, как миссис Дейр, — им подобные сцены приносят облегчение. Про себя сестра Френсис с мрачной усмешкой подумала, что грубые слова задевают тогда, когда их произносит дорогой тебе человек Она жалела Майру Дейр, понимая, что за взрывами истерики кроется подлинное несчастье.

Угораздило же Уолтера Дейра прийти в детскую именно в этот момент! Он секунду-другую послушал и покраснел от злости.

— Майра, мне стыдно за тебя! Ты сама не знаешь, что говоришь.

Она свирепо обернулась.

— Я прекрасно знаю, что говорю! И знаю, чем ты занимаешься. Каждый день сюда пробираешься, я видела. Всегда найдешь, с кем заняться любовью. Горничные, сиделки — тебе все равно.

— Майра, успокойся!

На этот раз он разозлился. Майра на миг испугалась, но тут же выдала последний заряд:

— А вы, сиделки, — все вы одинаковы. Флиртуете с чужими мужьями! Постыдились бы! На глазах у невинного ребенка! Убирайтесь из моего дома! Убирайтесь сейчас же! Я позвоню доктору Коулзу и скажу ему все, что я о вас думаю.

— Не могла бы ты продолжить эту назидательную сцену где-нибудь еще? — Голос мужа был такой, который она больше всего ненавидела: холодный и насмешливый. — А не на глазах у невинного ребенка. Сестра, я извиняюсь за то, что наговорила моя жена. Пойдем, Майра.

Она пошла, заливаясь слезами, в ужасе от того, что натворила.

— Ты жестокий, — рыдала она. — Жестокий. Ты хотел бы, чтобы я умерла. Ты меня ненавидишь.

Няня Френсис уложила Вернона в кровать. Он хотел ее расспросить, но она заговорила о собаке, большущем сенбернаре, который у нее был в детстве, и он так заинтересовался, что обо всем забыл.

Поздно вечером отец пришел в детскую. Он выглядел бледным и больным. Он остановился в дверях; няня Френсис встала и подошла к нему. Он выдавил:

— Не знаю, что сказать. Как просить прощения за все, что наговорила жена…

Няня Френсис ответила спокойным, уверенным голосом:

— О, все нормально. Я понимаю. Все же я думаю, что мне лучше уйти, как только удастся это устроить. Мое присутствие делает миссис Дейр несчастной, она изводит себя.

— Знала бы она, как несправедлива в своих обвинениях. Она оскорбила вас…

Сестра Френсис рассмеялась — пожалуй, не слишком убедительно.

— Я всегда считала нелепым жаловаться, что тебя оскорбили, — беспечно сказала она. — Какое напыщенное слово, вы не находите? Не волнуйтесь, меня это не задело. Знаете, мистер Дейр, ваша жена…

— Да?

Ее голос изменился. Он стал серьезным и печальным.