И мы с отцом все говорили и говорили без умолку, потому что никогда да этого не бывало у меня такого счастливого случая наговориться с ним.

Не знаю, когда именно я заснул, но знаю, что до того, как заснуть, я поел уйму всякой всячины из картонки и получил от отца ответы на шестьдесят, а то и семьдесят вопросов — про все, про что мне когда-либо и кого-либо хотелось расспросить.

Когда я заснул уже, во сне мне казалось, что я не сплю, а стою на черной скале недалеко от отцовского дома и, забросив в море удочку, жду, пока клюнет.

И вдруг, совершенно неожиданно, я почувствовал, что на удочку попалась самая что ни на есть громадная, неподдающаяся, сильная рыба. Я до того обрадовался, что не стерпел и вскрикнул: «Я поймал ее, па, теперь она моя!»

Отец обхватил меня рукой, притянул поближе, прижал к себе крепко, и я услышал, как он сказал: «Ну вот и отлично, сынок, а теперь спи». Вначале я никак не мог сообразить, зачем это мне спать, когда первым делом надо вытащить из моря мою громадную рыбину, — но потом мало-помалу я стал догадываться. Черт побери, я был вовсе не на черной скале, я был в старом маленьком красном «форде», на пути в Бухту Полулуния, вместе с моим отцом. Но мне не хотелось отпускать рыбу, и потому я попытался забыть, что вижу это во сне, забыть хотя бы до тех пор, пока не вытащу ее на сушу. Но мне так и не удалось забыть, и прошло еще немного времени, и я проснулся, на этот раз совсем, словно и не спал.

— Какую рыбу я только что чуть не выловил, па!

— Мы еще наловим кучу рыбы, — сказал отец и покрепче прижал меня к себе.

— Но это была не просто рыба, а что-то еще вдобавок.

— Что именно?

— Я не уверен, точно ли помню, но кажется, это было все то, что я надеюсь когда-нибудь да узнать. В жизни не попадалась мне такая огромная, такая неподдающаяся и сильная рыба. Ух, хотел бы я, чтоб мне хватило времени вытащить ее на сушу, па!

— Я тоже. И ты это сделаешь. Но времени понадобится много.

— А тебе случалось вытащить такую рыбину?

— Нет, но я уже потратил на нее немало усилий и когда-нибудь я ее вытяну.

— Неужели на это нужно столько времени?

— Некоторые из великих людей полагают, что ее не вытащить никогда.

— Почему?

— Я думаю, это в каком-то смысле связано с ее ростом. Многие рыбаки крепко держат ее на крючке и подтягивают к себе все ближе и ближе, а потом, нежданно-негаданно, рыба, которая вырастает в громадину, одним толчком сметает их за борт, — и вот они сами в море.

— И что тогда они делают?

— По-прежнему за нее держатся или же отпускают.

— А выловишь ее, если будешь держаться?

— Не знаю. Никто не знает. Но всякий знает, что если ее отпустить, то уже не выловишь.

— Зато уж выберешься на сушу, правда?

— Да, выберешься, но даже это — борьба, и нередко бывает, что и опытные рыбаки не возвращаются обратно.

— Мне явно не повезло, что я проснулся, не успев вытащить ее на берег.

— Не повезло. Что правда, то правда.

— А долго я спал?

— Минут пять.

— Всего-то?

— Когда спишь, пять минут — немалое время.

Я перелез с переднего сиденья на заднее и улегся там, с головой закутавшись в походное одеяло.

Мне хотелось проверить, смогу ли я снова заснуть и досмотреть свой сон о рыбе, но, как я ни старался, не смог. Просто, по-моему, человеку не снятся сны по заказу, вот и все.

Во-первых, очень долго мне не удавалось заснуть по-настоящему, и я так только — лежал в полудреме.

Во-вторых, вместо того чтобы думать о рыбе, я начал думать о совершенно других вещах.

Вспомнилось мне, как однажды, давно уже, я полюбопытствовал у отца, что он пишет, и он ответил — роман, после чего я попросил его растолковать мне, что такое роман, и он сказал, что роман — это огонь в виде длинного рассказа, написанного писателем. Тогда я спросил его, о чем бывает этот рассказ, и он ответил, что хороший рассказ бывает всегда обо всем на свете. Я сказал, что и мне хотелось бы написать когда-нибудь рассказ, на что он ответил: «Ты и пишешь по рассказу каждый день».

Он сказал, что день, прожитый человеком, это и есть рассказ. Это своего рода письмо к Богу, сказал он. И человек пишет его каждый день, но только не в словах. Профессиональный же писатель пишет его в словах — для всех людей и за них за всех, но все равно на деле его пишут не столько писатели, сколько сами люди.

Я задумался о рассказе, прожитом мною сегодня. Что ж, пожалуй, это и вправду был рассказ и я вправду писал его в течение всего дня. Он начался рано утром, когда я встал и позавтракал вместе с отцом. Он длился тогда, когда я был в школе, и тогда, когда я увидел возле нашего дома старый маленький красный «форд», и потом, когда мы поехали смотреть школу, названную именем Ноя Уэбстера, и когда приняли внезапное решение отправиться в Бухту Полулуния, и когда пустились в путь, и сейчас, когда находились в пути.

Но лучше всего в рассказе были не эти вещи, а совсем другие, те, что сопровождали их. Я, конечно, не прочь писать таким манером, так, как это делает любой человек, но я хочу еще писать и так, как пишет мой отец. То есть сидеть за столом, перед пишущей машинкой, и писать словами. Когда-нибудь я научусь и так. Не знаю, когда именно, но я это сделаю. Ясно, мне придется сколько-то потерпеть, потому что я пока не умею ни на машинке печатать, ни правильно писать большинство слов, которые употребляю в разговоре и понимаю. И к тому же я не умею представлять все то, о чем хотелось бы написать в рассказе, иначе как про себя, лежа, скажем, вот так, под походным одеялом, на заднем сиденье машины, катящейся средь темной ночи на север, в Бухту Полулуния.

Я этого не умею пока, но когда-нибудь научусь.

И когда я научусь, я напишу такой роман, какого не писал еще никто никогда. И я уже знаю, что в нем скажу. Рыба, скажу я. Вода, скажу я. Целое море воды, полное рыбы, то бьющееся о берег, то откатывающееся назад.

Когда я припоминаю все, что было в моей жизни веселого, я чувствую себя всезнающим, но потом вдруг припоминаются и такие дни, когда мне бывало плохо и грустно и все как будто бы становилось чужим, и тогда я чувствую, что ничего не знаю.

Вот две стороны вещей, которых я никак не пойму.

Но уж одно-то я понимаю — что нелегко мне придется, когда приспеет срок писать словами.

Я снова заснул. Но если на этот раз мне и снилось что-нибудь, я все равно ничего не запомнил, ни о рыбе, ни о рассказе и ни о чем другом. Я спал, забыв обо всем, даже о машине, даже о том, что еду в Бухту Полулуния.

Проснулся я, почувствовав вдруг, как что-то изменилось, остановилось.