В область сердца.

Откуда-то выскочили ребята в полном снаряжении — автоматы, сферы, броники. Свои, из Отдела, взвод Васи Скоробогатова. Оттесняли к гостинице позабывших про фляги и канистры свидетелей скоротечной сцены — многие не поняли ничего, щелчок выстрела был почти не слышен.

Трое дернулись в кусты, за стрелявшим. Опоздали, Багира дело знала. Вынырнула из колючей поросли, платье разодрано, на шее свежая царапина. Туфли куда-то канули. Парик сбился, но уцелел. Под мышкой — ошарашенный киллер, похоже, испытавший пару парализующих приемов. Но вполне пригодный к немедленному употреблению. Пацан, старший школьный возраст. Интересные дела…

— Живой, морпех? — спросил старшой Ткачика. Сам Гамаюн был жив, но жутко недоволен. И — неприятно удивлен. А на пойманного террориста даже не глянул. Отвернулся.

Ткачик сплюнул. Поднял руку, осмотрел бок. Кровило сильно, болью отзывалось на движения. Но видно — вскользь, неглубоко. Царапина.

— Живой… Айдахар вам всем в душу… — Ткачик не понимал ничего. Буффонада какая-то… Пиф-паф, занавес, все живы, встают и идут кланяться… Тренировка? С пальбой боевыми? Хм-м-м…

— Триста дойчмарок… — сказал Гамаюн с непонятным выражением.

Ткачик не понял. Старшой пояснил:

— Броник триста марок стоил. По каталогу заказывал… Типа «дипломат», скрытное ношение. Не знаю уж, чем дипломаты там в посольствах своих друг в друга пуляют… Но серьезный калибр прошьет навылет, если с сердечником… А мягкий — ребра поломает. И так-то кровоподтек знатный останется…

Ткачику показалось, что подполковник говорит первое пришедшее в голову — чтобы не молчать. И прикрывает словами весьма неприятные мысли… Похоже, информированы подчиненные далеко не полностью, а игра Карахара совсем не так проста. Ребятам Васи все пополам, они свое дело сделали на раз-два, выскочив откуда-то как чертики из коробочки. И Багира с Лягушонком не задумываются, идут за старшим слепо, по привычке, хоть через огонь, хоть через кровь по колено. А вот у мичмана Ткачика есть причины задуматься. Вполне веские причины…

Скоробогатов поднял оружие стрелка. Нечто самопально-несерьезное. Грубо обработанный металл, ручка — искривленная деревяшка. Коротенький стволик без нарезок. Вася потянул аляповатую ручку завора — показалась серенькая гильза. Тировой мелкашечный патрон, только бумажные мишени дырявить, на уток и то слабоват… Гильза, кстати, только показалась — и дальше не пошла. Заклинилась. Да-а, оружие возмездия. Плевалка.

Хотя издали, действительно, смахивает на обрез. Еще бы с рогаткой послали. Стоило так готовиться — им. Ради этого… Цирк зверей дедушки Дурова натуральный.

Подошли машины, два кунга. Один — с красным крестом.

— Грузитесь, поехали, — хмуро сказал Гамаюн. — В Отдел.

Хреновато день начался, думал Ткачик, пока ему обрабатывали бок. Как начался, так и закончится… Он не ошибся. День предстоял поганый. И не успели кунги доехать до Отдела — всего-то полкилометра, какие уж на Девятке расстояния — предчувствия Ткачика начали сбываться.

Грянула «тревога-ноль».

Водяной Верблюд уверенно и целенаправленно (по крайней мере, для стороннего взгляда) рассекал озеро в надводном положении, оставляя за собой мощную кильватерную струю…

Он был живым — и одновременно был мертвым. Случается такое.

В той части, что жила — ритмично сокращалось колоссальное тридцатидвухкамерное сердце, весящее больше любого живого Существа на этой планете. И сокращались сердца периферийные, меньшего размера — смерть от инфаркта Водяному Верблюду не грозила, при нужде он мог прожить и на этих, вспомогательных, сохранив большую часть своих способностей… Сердца гоняли кровь по сложнейшей, по дублированной (кое-где — и по строенной) системе сосудов. Кровь ничего особо сложного из себя не представляла — разве что в заменявших гемоглобин молекулах роль иона железа выполняла медь — Верблюд был аристократом с голубой кровью в полном смысле слова. Но кислород псевдогемоглобин переносил точно так же.

Двоякодышащим, как то предположил майор Кремер, сохранивший способность наблюдать и анализировать в горячке боя (боем та встреча стала лишь для людей, двугорбая махина их стараний не особо заметила), — двоякодышащим Водяной Верблюд не был. По меньшей мере, троякодышащим — кислород ему поставляли и жабры, и легкие, и вся поверхность кожи. От беды, пожертвовав кое-какими функциональными возможности, он мог вести и анаэробный образ жизни.

Ласты — четыре пары — позволяли развивать скорость до семидесяти узлов в надводном положении и до тридцати — в подводном. На суше Верблюд смотрелся, как и прочие ластоногие, неуклюжим и смешным (смешным — если смотреть из безопасного далека, желательно с вертолета). Но неуклюжесть была обманчива — тридцать километров в час своими смешными подпрыгиваниями-отталкиваниями он выжимал. Мог зверь передвигаться и без помощи ласт — причем, гораздо быстрее…

Шкура была недосягаемой мечтой всех специалистов, работающих над проблемами совершенствования брони и прочих индивидуальных и коллективных средств защиты. Эластичная — а на ощупь мягкая, даже нежная — шкура гасила самые страшные удары, равномерно распределяя их энергию ни всю необозримо-неподъемную тушу. Мощные кумулятивные снаряды наносили кое-какой поверхностный ущерб — тут же, впрочем, исправляемый почти мгновенной регенерацией.

А еще — Верблюд умел плеваться.

Далеко и метко. Испохабивший прибрежные скалы Девятки плевок не в счет — он стал полным аналогом беззлобному человеческому «тьфу на вас». Харкнув озлобленно, Верблюд мог накрыть разъедающей даже сталь и камень пеной стотысячный городишко в нескольких десятках километров от себя.

И многое еще умел Верблюд.

Человек имеет пять чувств. Зрение. Слух. Осязание. Обоняние. Вкус. Всё. Экстрасенсы и косящие под них жулики — не в счет.

У верблюда сухопутного, если кто не знает, чувств — шесть. Он, ленивец этакий, умеет чувствовать линии напряженности гравитационного поля Земли. И караванные тропы (все!) в пустынях и степях отнюдь не идут по геометрической прямой от колодца к колодцу, от оазиса к оазису. Любой может взять подробную карту Сахары или Гоби и убедиться — хитрецы-верблюды чапают ровнехонько по изогравам. По линиям, где их вьюки хоть чуть-чуть, но меньше весят. Параспособные граждане зеленеют аурами от зависти к этим бессловесным скотинам — а верблюдам хоть бы что, идут и поплевывают, они все — экстрасенсы.

Водяной Верблюд, для сравнения, чувств имел свыше тридцати. Шесть схожих с сухопутным коллегой, лишь более развитых — гигантские линзы основных глаз-телескопов доходили в воспринимаемом спектре до инфракрасных волн (ночной тьмы для Верблюда не существовало). Глаза дополнительные, не так потрясающие размерами, даже незаметные на гигантской башке, могли, среди прочего, работать детекторами банкнот –— видели и в ультрафиолете. Заодно и излучали. Разбросанные по всему телу незаметные фасеточные глазки увеличивали близкие объекты не хуже электронных микроскопов — при желании Водяной Верблюд мог заниматься исследованиями хоть на клеточном, хоть на молекулярном уровне.