В наше время, когда спутники дают координаты и курсы, а мобильные телефоны смели с мостиков тех моряков, которые умели принимать решения, когда любой чиновник воображает, что может управлять трансатлантическими лайнерами и танкерами водоизмещением сто тысяч тонн, мало что отличает моряка, посадившего судно на мель, от водителя, вылетевшего с дороги, забыв нажать на тормоза или сев за руль в пьяном виде.

Он постоял, раздумывая о том, что предпринять дальше, пока все эти мысли не остались далеко позади по курсу. Наконец он решился. Поглядывая по сторонам, он подождал, когда ближайший светофор прервет бесконечный поток автомобилей, и потом уверенно зашагал под каштанами с молодой листвой, пересек улицу и подошел к входу в музей, где стояли в карауле курсанты мореходки в штанах с красными бахромчатыми лампасами, в белых портупеях и касках; прежде чем пропустить его через арку детектора на металл, они с любопытством разглядывали его тужурку. У него засосало под ложечкой, когда он, поднявшись по широкой лестнице, свернул на площадке направо и в конце концов оказался перед книжным киоском, рядом с огромным двойным штурвалом корвета «Наутилус». Налево была дверь в помещения администрации и служб, направо — выставочные залы. На стенах висели картины и модели кораблей, за столиком с выражением скуки на лице сидел моряк в форме, а за прилавком киоска, где продавались книги, гравюры и музейные сувениры, стоял штатский. Кой облизнул губы, у него внезапно пересохло во рту. Он обратился к штатскому:

— Мне нужна сеньорита Сото.

В горле тоже пересохло, и голос звучал хрипло.

Он быстро взглянул налево, на дверь, боясь, что сейчас появится она, и вид у нее будет либо удивленный, либо раздраженный: какого черта тебя сюда принесло и тому подобное. Он провел ночь без сна, прислонив голову к собственному отражению в темном стекле и раздумывая, что он ей скажет, но сейчас все это стерлось, как след за кормой. И, подавляя желание повернуться и уйти, он переминался с ноги на ногу, пока человек за прилавком, средних лет, в очках с толстыми стеклами и доброжелательным выражением лица, изучал его.

— Танжер Сото?

Кой кивнул, ощущая некоторую нереальность происходящего. Странно слышать, подумал он, это имя от другого человека. В конечном счете, решил он потом, есть же у нее собственная жизнь. Есть люди, которые говорят ей «привет», «пока» и тому подобное.

— Да, — сказал он.

И вдруг он почувствовал, что нет ничего странного или нелепого в том, что он приехал в Мадрид, что сумка его валяется в камере хранения на вокзале Аточа, что он пришел сюда ради встречи с женщиной, с которой он всего-то и провел часа два. С женщиной, которая его и не ждет.

— Она вас ждет?

Он пожал плечами.

— Возможно.

Человек за прилавком раздумчиво повторил:

«Возможно». Он недоверчиво разглядывал Коя, и Кой пожалел, что не сумел утром побриться, он брился перед тем, как отправиться на вокзал Сане в Барселоне, и сейчас на подбородке уже вылезла темная щетина. Он поднял было руку, чтобы потрогать ее, но на полпути все-таки остановился.

— Сеньора Сото вышла, — сказал человек за прилавком.

Испытывая чуть ли не облегчение, Кой кивнул.

Уголком глаза он увидел, что моряк за столиком, не отрываясь от своего журнала, разглядывает его потертые джинсы и обувь. Хорошо еще, что он сменил белые теннисные туфли на старые мокасины на рифленой подошве.

— Она сегодня еще будет?

Человек за прилавком бросил взгляд на морскую тужурку Коя, словно пытаясь установить, может ли служить это темное сукно достаточной гарантией респектабельности его владельца.

— Возможно, да, — ответил он после некоторого раздумья. — Музей закрывается в половине второго.

Кой посмотрел на часы и показал рукой на вход в выставочный зал. В глубине, по сторонам следующей двери, висели большие портреты Альфонса XII и Изабеллы II, дальше, в следующем зале, виднелись витрины, модели кораблей и корабельных пушек.

— Тогда я подожду вон там.

— Как угодно.

— Вы ей скажете, когда она придет? Моя фамилия Кой.

И он улыбнулся. Ее отсутствие давало некоторую отсрочку, это его успокаивало. Человека за прилавком тоже оставило напряжение, когда он увидел эту усталую и искреннюю улыбку, за которой проглядывались шесть часов в ночном поезде и шесть чашек кофе.

— Конечно.

Он пересек зал, резиновые подошвы мокасин заглушали его шаги по деревянному полу. Страх, от которого у него сжимались внутренности, уступил место чувству жутковатой неуверенности, как бывает во время качки, когда на мгновение теряешь равновесие и пытаешься ухватиться за леер, но там, где он должен бы быть, его нет. Кой надеялся успокоиться, разглядывая то, что его окружало. Он шел мимо огромной картины: Колумб и его спутники на суше, рядом с крестом, позади, на фоне карибской синевы, реют брейд-вымпелы, индейцы, не ведая, что их ожидает, склонились перед первооткрывателем…

Кой свернул направо и остановился перед витриной с навигационными приборами. Коллекция эта была великолепна, он полюбовался градштоками, квадрантами, хронометром Арнольда и замечательным собранием астролябий, октантов и секстантов XVIII–XIX веков, за каждый из которых кто-нибудь с удовольствием заплатил бы намного больше, чем он получил за свой скромный «Вимс энд Плат».

Посетителей было мало, а сам музей показался Кою больше и светлее, чем ему помнилось по прежним временам. Один старик тщательно изучал большую карту Гибралтара, молодая супружеская пара, по виду — иностранцы, рассматривала витрины в зале Великих географических открытий, а дальше, в зале, посвященном истории галеона «Сан Диего», стайка школьников слушала объяснения своего учителя. Кой бродил по центральному патио в лившемся из зенита свете потолочных светильников. Если бы его не преследовало воспоминание о женщине, из-за которой он оказался здесь, Кой получал бы настоящее удовольствие, рассматривая модели фрегатов и линейных кораблей, полностью оснащенных или показанных в разрезе, чтобы продемонстрировать сложное внутреннее устройство судна; всего этого он не видел со времени своего последнего посещения музея, а было это двадцать лет назад, когда он еще учился в мореходке и ходил сюда по улице Монтальбан. Несмотря на долгую разлуку, он сразу же и с удовольствием узнал своего тогдашнего любимца: трехпалубный корабль XVIII века, вооруженный 150 пушками, почти три метра длиной, который стоял в огромной витрине, — модель корабля, никогда не бороздившего морей, поскольку он так и не был построен. Вот это были моряки, подумал он, как думал каждый раз, рассматривая такелаж, парусную оснастку и рангоут корабля в уменьшенном масштабе, удивляясь высоте, на которую сильные и отчаянные люди карабкались, удерживая равновесие на ненадежных выбленках, чтобы убирать или крепить паруса в разгар шторма или битвы, когда свистят ветер и пули, а внизу — неумолимое море и раскачивающаяся под мачтами палуба. На мгновение Кой перенесся на этот корабль, он почувствовал себя капитаном крейсера, в предрассветных сумерках часами преследующего неуловимый парусник на горизонте. Оказался в том времени, когда еще не существовало ни радара, ни спутников, ни эхолотов, когда корабли были стаканчиками для игральных костей у самых врат ада, когда море было смертельно опасно, но одновременно предоставляло нерушимое убежище от всего на свете, от проблем, от уже прожитых и еще не прожитых жизней, от смертей, ожидаемых и свершившихся, — все это оставалось позади, на суше. «Мы пришли слишком поздно в слишком старый мир», прочитал он в какой-то книжке. Конечно, слишком поздно. Мы пришли, когда корабли, порты и моря были уже слишком старыми, когда вымирающие дельфины шарахаются от форштевней, а Конрад уже давным-давно написал «Линию тени», Джон Сильвер стал маркой виски, и Моби Дик превратился в добродушного кита из мультяшки.