Джимми усаживает меня в машину и садится за руль.

— Отвезти тебя домой?

Какое-то время молчу, потом заставляю свой мозг ожить и представляю себе, как расстроится папа, если увидит меня такой. Конечно, он захочет узнать, что стряслось, и мне придется обо всем рассказывать. Тогда я точно разрыдаюсь, и он поймет, что меня до сих пор изводят сомнения.

— Не надо домой. — Я качаю головой.

— Тогда куда? — спрашивает Джимми.

— Не знаю, — беспомощно шепчу я. Тут мне на ум приходит неплохая мысль. — Давай напьемся, а?

Джимми пошлепывает по рулю.

— Мне нельзя.

Взмахиваю рукой.

— Тогда поехали к тебе, поставишь машину в гараж? А я потом вызову такси? Надеюсь, у тебя дома не водится чернокожих кошечек?

Когда мы поднимаемся в лифте на этаж Джимми, я задаюсь безумной целью: сегодня же, теперь же изменю этому гаду!

Это не будет называться изменой, подсказывает мне голос разума. Терри больше не нужно, чтобы ты была ему верна. На душе делается еще гаже, и вступать в связь с Джимми отпадает всякая охота. Терри об этом в любом случае не узнает. Тогда какой смысл?

Вздыхая, скрещиваю руки на груди, будто прячась от возможности натворить глупости. Напиться! — стучит в висках. Напиться и обо всем забыть.

Никогда прежде я у Джимми не бывала. Он не раз звал меня к себе, но я все отказывалась. Как выясняется, квартира у него большая и не заставлена лишними вещами. Будь у нас с Терри такая же, я, наверное, давно родила бы ребенка.

Прохаживаюсь до окон в гостиной и возвращаюсь назад, к дивану. Сажусь на него, все еще держа руки сложенными на груди, и ловлю себя на том, что мне тут, несмотря на простор, не очень-то уютно.

— Есть у тебя что-нибудь? — спрашиваю, придвигая стул и кладя на него ногу.

Джимми проходит к кухонной стойке и достает из холодильника бутылку со светлым вином.

— Пойдет?

Перед моими глазами вдруг снова возникает темнокожая чаровница. Кривлюсь.

— Не-а. Хотелось бы чего-нибудь покрепче.

Джимми закрывает холодильник, опирается рукой на дверцу и смотрит на меня серьезным испытующим взглядом.

— Ты уверена, что тебе это нужно?

Киваю.

— Уверена.

— Может, лучше приляжешь? Постараешься уснуть? Сон лечит.

Смеюсь ненатуральным смехом.

— Прилечь и уснуть прямо здесь? На что это ты намекаешь?

— Можешь и прямо здесь, — с тем же выражением лица отвечает Джимми. — Я ни на что не намекаю. Ты для меня гораздо больше, чем привлекательная женщина, которую хочется затянуть в постель на ночку-другую.

От этих слов, хоть они и звучат как комплимент, меня передергивает. Внезапно представляю себе, что Терри, поужинав с этой своей черной жемчужиной, ведет ее к себе, то есть в нашу квартиру, и мне становится не мил весь свет. Сжимаю кулаки и вдавливаюсь в диван, чувствуя себя отвергнутой, ничтожной и беспомощной.

Это не Терри тебя отверг, а ты его, пытаюсь напомнить себе, но сердце ничего не желает слышать. В нем будто пылает огонь крошечного ада, и потушить его, кажется, не удастся никогда.

— Я не хочу спать, Джимми! — восклицаю я, ударяя себя кулаком по колену. — Хочу напиться, мне это нужно, понимаешь?

Джимми неохотно проходит к бару и достает оттуда заполненную на две трети бутылку скотча.

— Вот это уже лучше! — Чувствуя нездоровое оживление, я убираю со стула ногу и радостно потираю ладони. — Ты настоящий друг!

Джимми ставит бутылку на столик возле кресла и, не убирая с горлышка руку, садится.

— Эй! — восклицаю я. — Чего ты тянешь? — Вскакиваю. — Где у тебя стаканы?

— Подожди, — просит Джимми. — Может, мы просто поговорим, а? Поплачь, в конце концов! Покричи, потопай ногами. Хочешь… — он суетно смотрит по сторонам, хватает со столика пульт дистанционного управления и протягивает его мне, — запусти в меня этой штуковиной!

— Где стаканы?! — восклицаю я. Мой голос, из-за того что к невыносимому страданию примешивается жалость к Джимми, а вместе с ней и злость, неприятно дребезжит.

Он со вздохом поднимается сам и приносит из кухонного буфета два бокала.

— Ладно, только давай не будем перегибать палку.

Я беру у него из рук бокалы, сама их наполняю и делаю из своего два больших глотка. Какая гадость! Признаться, крепких напитков я вообще почти не пью. Но сейчас готова влить в себя хоть отраву — лишь бы отключился мозг и перед глазами не маячило жутких картинок.

Глубоко вздыхаю, допиваю до дна, с шумом ставлю пустой бокал на столик и сажусь, вытягивая вперед ноги, прямо на пол. Джимми к своему бокалу даже не притрагивается.

— А скоро наступает опьянение? Долго придется ждать? — спрашиваю я, глядя в пространство перед собой.

— Тут не угадаешь, — говорит он, снова опускаясь в кресло.

Смотрю на него, озадаченно хмуря брови.

— Как это понять?

— Некоторых вырубает, стоит им только понюхать пробку.

— Серьезно? — удивляюсь я.

Джимми невесело усмехается.

— Да нет, это, конечно, шутка. Ну, буквально от самой малости. А другие, влей в себя хоть бутылку, остаются как стеклышко. К тому же многое зависит от состояния. Бывает, когда человек чем-то потрясен, он вообще не пьянеет. Ну, или если перед выпивкой плотно поужинал.

Салат в ресторане — будь он неладен! — я долго месила вилкой, но все же доела почти до конца. А перед ним не без охоты умяла мясные рулетики с сыром. Прислушиваюсь к себе. Действует на меня алкоголь или не действует? Голова как будто немного плывет, но сердце болит по-прежнему. Может, нет смысла мучить себя проклятым скотчем? Что же тогда делать?

Сгибаю ноги в коленях, обхватываю их руками и жду. Опьянение все не является. Джимми сидит так тихо, что я вовсе забыла бы о нем, если бы не чувствовала на себе его пристального встревоженного взгляда. Мне на ум вдруг приходит бредовая мысль.

— Надо было, когда он спросил, что с моим здоровьем, сказать: ничего страшного, я всего-навсего беременна. Немного закружилась голова, вот и повело в сторону. — Усмехаюсь. — Тогда у него наверняка вытянулось бы лицо.

Джимми, судя по всему, не смешно. Опять мрачнею и я. Вот бы быть сильной настолько, чтобы не показывать своих страданий, что бы ни случилось! Пусть хоть все вокруг стенают и негодуют, а ты всегда спокойная, умиротворенная и царственная. Вроде этой негритоски Мишель. Черт! Ей-богу, я никогда не была расисткой! Напротив, все время выступала за равенство. А сейчас просто-напросто…

У меня кривятся губы, потому что очень хочется плакать. На миг закрываю лицо руками, резко убираю их и поворачиваюсь к Джимми.