— Конец главы, — объявил хомса и погасил свет.

Долгими, не имеющими конца и начала ноябрьскими рассветами с моря приходил туман. Он клубился над горами и соскальзывал в долины, заполняя их до краёв. Снусмумрик решил встать пораньше, чтобы побыть час-другой в одиночестве. Костёр давно прогорел, но Снусмумрик не замёрз. Он владел простым, но редким умением сохранять тепло — накапливал его вокруг себя и лежал неподвижно, стараясь не видеть снов.

Туман принёс с собой тишину, долина замерла.

Снусмумрик проснулся быстро, как просыпаются животные, спать не хотелось. Пять тактов стали немножко ближе.

«Вот и хорошо, — подумал он. — Теперь чашка крепкого кофе — и я их настигну». Вот с кофе-то и вышла промашка.

Костёр понемногу разгорелся. Снусмумрик набрал в кофейник речной воды и поставил на огонь, сделал шаг назад и запнулся за Хемулевы грабли. Кастрюля с отчаянным грохотом покатилась к реке, Хемуль высунул нос из палатки и сказал:

— Привет!

— Привет, — откликнулся Снусмумрик.

Хемуль выполз к костру со спальником на плечах, он замёрз и не выспался, но твёрдо решил радоваться.

— Дикая жизнь! — проговорил он.

Снусмумрик не сводил глаз с кофейника.

— Подумать только, — продолжал Хемуль. — Подумать только, всю ночь слушать из палатки таинственные ночные звуки! У тебя, кстати, нет какого-нибудь средства от продутого уха?

— Нет, — сказал Снусмумрик. — Тебе с сахаром или без?

— С сахаром, четыре куска, будь добр, — ответил Хемуль. От костра стало теплее, и позвоночник уже не так ныл. Кофе оказался очень горячий.

— Чем ты мне нравишься, — доверительно проговорил Хемуль, — так это тем, что ты не болтун. Помолчишь и за умного сойдёшь. Даже захотелось рассказать тебе про мою лодку.

Туман понемногу рассеивался, из него проступала чёрная мокрая земля и Хемулевы большие лапы — голову по-прежнему обволакивала дымка. Всё, за исключением ушей, казалось каким-то необыкновенным, живот согрелся от кофе, и Хемуль, вдруг почувствовав себя весёлым и беспечным, сказал:

— Мы с тобой понимаем друг друга. Слушай-ка. Муми-папина лодка ведь причалена к мосткам возле купальни, верно?

И оба вспомнили мостки, узкие, одинокие, покачивающиеся в море на потемневших сваях, и в самом конце их купальню с островерхой крышей, с красными и зелёными окошками и ступеньками, круто уходящими в воду.

— Вряд ли, — сказал Снусмумрик, поставив кружку на землю.

«Они ушли в море под парусом, — подумал он. — И я не хочу говорить о них с этим хемулем».

Но Хемуль наклонился поближе и серьёзно сказал:

— Надо пойти и посмотреть. Только мы вдвоём, так будет лучше всего.

Они шагнули в туман, который поднимался с земли и катился дальше. В лесу туман превращался в огромную белую крышу, её поддерживали чёрные стволы-колонны — просторный торжественный пейзаж, порождённый тишиной. Хемуль думал о своей лодке, но ничего не говорил. Он шёл следом за Снусмумриком к морю, и всё вдруг снова стало казаться таким простым и обрело смысл.

Купальня осталась прежней. Большой парусной лодки не было. Вдоль линии прилива валялись обломки досок и рыбные садки, старую маленькую лодку перед отъездом оттащили в лес. Над водой туман рассеивался, и всё было спокойным и серым — и берег, и воздух, и тишина.

— Угадай, как я себя чувствую! — провозгласил Хемуль. — Я чувствую себя… потрясающе! Уши больше не болят.

На Хемуля напало вдруг желание излить душу, рассказать, как он старается поддерживать порядок, чтобы всем остальным тоже стало хорошо, но он стеснялся и не мог подобрать слов. Снусмумрик шёл дальше. По всему берегу, сколько хватало глаз, темнел нанесённый морем и ветром вал мусора, всё забытое, выброшенное, облепленное морской травой и водорослями, потемневшее и разбухшее от воды. Разбитые доски щетинились гвоздями и погнутыми ржавыми скобами. Море захватило весь берег до самого леса, и на ветвях ближних деревьев висели клочья морской травы.

— Ветрено было, — проговорил Снусмумрик.

— Я стараюсь изо всех сил, — воскликнул Хемуль позади него. — Мне бы ужасно хотелось.

Снусмумрик издал тот невнятный звук, который издавал обычно, когда хотел показать, что услышал собеседника и ему нечего добавить, и шагнул на мостки. Песчаное дно под мостками было покрыто чем-то коричневым, покачивающимся в такт морю, — надёрганные морем водоросли. Туман вдруг исчез, и в целом мире не нашлось бы более пустынного берега.

— Понимаешь? — сказал Хемуль.

Снусмумрик кусал трубку и смотрел на воду.

— Угу, — сказал он и добавил: — Я думаю, у маленьких лодок обшивку лучше всего делать внакрой.

— И я так думаю, — согласился Хемуль. — У моей лодки именно такие. Для маленьких лодок самое подходящее. И лодку надо смолить, а не покрывать лаком, верно я говорю? Я свою каждую весну смолю, прежде чем пуститься в плавание. Слушай, посоветуй мне одну вещь, а? Касательно лодки. Никак не могу решить, какой парус выбрать — белый или красный? Белый, понятное дело, хорош тем, что это классика и всё такое, но я стал задумываться о красном, красный — это как-то… смело, а? Ты как думаешь? Не слишком будет бросаться в глаза?

— Думаю, не слишком, — ответил Снусмумрик. — Бери красный.

Его клонило в сон, и больше всего на свете хотелось заползти в палатку и остаться одному.

Всю обратную дорогу Хемуль рассказывал о своей лодке.

— У меня есть одна особенность, — говорил он. — Если кто любит лодки, я сразу чую в нём родственную душу. Взять хотя бы Муми-папу. В один прекрасный день просто поднял паруса и был таков — здравствуй, свобода! Мне, знаешь ли, иногда кажется, что мы с ним похожи. Не то чтобы очень, но что-то есть.

Снусмумрик издал неопределённый звук.

— Да. Именно так, — тихо сказал Хемуль. — И ведь неслучайно он назвал свою лодку «Приключением»?

Они расстались возле палатки.

— Спасибо за прекрасное утро, — сказал Хемуль. — Спасибо, что выслушал.

Снусмумрик залез в палатку. Палатка была такая зелёная, что казалось, будто снаружи светит летнее солнце.

Когда Хемуль дошёл до дома, утро закончилось. Начинался день, день всех прочих, которые понятия не имели, какой ему нынче достался подарок. Филифьонка открыла окно, чтобы проветрить дом.