Совсем иначе развивались события в Иране Восточном, Хорасане, по выражению Жана Обена, «еще одном хранилище персидской культуры», который юридически и фактически оставался в рамках монгольской системы, но более тщился ее использовать, нежели ей служить. Главной хорасанской державой являлось гератское царство Курт (или Керт), уже добившееся определенной самостоятельности во времена Ильханов. Его повелитель, Муизаддин Хусейн, признал Тогай-Тимура (1336–1353), Ильхана-марионетку, которого «сотворил» сам, и даже взял себе в жены его дочь за десять лет до того, как трансоксианец Казаган попытался своими силами узаконить свою власть, взрастив с этой целью собственного хана-марионетку. Это позволило ему еще более распространить свое владычество, правда, в основном за счет сербадаров (1342).

Сербадары, еще одна важная сила Хорасана, сформировали нечто вроде «республики» с центром в провинции Байхак, главным городом которой являлся Себзевар, что западнее Нишапура. Сербадары представляли собой общественное движение мелких иранских собственников, умеренных шиитов, объединившихся для защиты своих интересов от вождей и знати кочевых племен. У них власть не была наследственной и потому служила объектом соперничества представителей различных придворных группировок. Подобно Куртам, не имея возможности влиять на владения, подчинявшиеся племенным вождям, или фиефов феодального толка (самый крупный из которых волею судеб образовался в Мазандеране, провинции, простиравшейся южнее Каспия, а именно Астрабадский монгольский эмират, очень скоро подчинивший себе Бистам, Дамган и Семнан), то и дело сталкиваясь с ненавистью Куртов, «республиканцы» все более слабели и, если и выжили, то единственно потому, что их государство успешно исполнило роль буферной зоны. [37]

Становилось очевидным, что иранская реставрация пока еще была невозможной. История с гератским маликом стала тому доказательством. 5 августа 1349 года под давлением тройки временщиков, выходцев из знатных семей, он принял титул султана и в пламенной речи, дошедшей до нас, возвестил о намерении реставрировать ислам: «Милостью Божьей мы с корнями вырвем гнусное древо безверия. Мы погасим опустошительный огонь Гога и Магога, вздутый полчищем экстремистов-новаторов… Мы повелеваем истребить все нововведения неверных, дожившие до наших дней в стране ислама, и считать законными только дела, оформленные по законам шариата».

Невзирая на то, что именами Гог и Магог во все времена обозначали Центральную Азию, несмотря на выражения «полчище экстремистов», «нововведения неверных», все были согласны с тем, что в своих заявлениях Пир-Хусейн не метил ни в монголов, ни в Чингисово законодательство; и в самом деле, его взаимоотношения с ханом-свояком не испортились. Однако все же с Чингисовыми законами он порывал, на что до него не осмеливался никто. Не спровоцировать взрыв монгольской реакции это не могло, и она последовала со стороны Джагатаидов, несомненно, подстрекаемых шейхами Джамы. «Как смеет какой-то таджик[5] претендовать на титул султана?» — произнес эмир Казаган с традиционным презрением к иранцам, которое мы найдем и у Тамерлана. Вознамерившись образумить дерзновенных, Джагатаиды отправились в поход. Разбитый в чистом поле, Пир-Хусейн успешно защищался в Гератском оазисе, и мир был заключен. Герат и Куртское царство оказались под ярмом Джагатаидов. Малик лишился было трона, однако возвратил его себе очень скоро. Мы еще встретимся с ним, поскольку он умер лишь в 1370 году, по приходе к власти Тамерлана. [38]

Тимур родился 8 апреля 1336 года в городе Кеш, современном Шахрисабзе, «зеленом городе», на сотню километров южнее Самарканда или точнее — в селении Ходжа Ильгар, от него зависимом. Тимуровыми родителями были Тарагай («жаворонок»), вождь племени барласов, и Тикинахатун. Новорожденному дали имя Тимур, тюркский вариант монгольского имени Темюр. Персидское прилагательное «ленг» (хромой), благодаря которому мы получили форму «Тамерлан» (Тимурленг), будет к нему присоединено впоследствии, когда наш герой получит увечье.

Семья слыла мусульмано-монгольской. Она, естественно, была монгольской, но только полностью отюреченной, как и большинство семей, которых Чингисово нашествие разбросало тут и там, в особенности в Трансоксиане, лежащей за Оксом, в краю, называемом мусульманами Мавераннахр, страной меж двух рек, тех самых, что впадают в Арал, то есть между Оксом (Амударьей) и Яксартом (Сырдарьей). Эта семья говорила на тюркском языке и ощущала себя тюркской. Мусульманской она сделалась незадолго до того, и, даже если религиозное рвение Тарагая было велико или стало таковым в его преклонные лета, ислам проник в его душу неглубоко. Настоящие мусульмане не носят старинных тюркских тотемических имен (как, например, «жаворонок»), тем более малораспространенных и малопочетных — не то что такие популярные, как арслан (лев), тогрул (сокол), бога (бык), — а пользуются именами подлинно мусульманскими или титулами, почерпнутыми в исламе. Настоящий мусульманин не станет украшать сына таким именем, как Тимур («железо»), даже тогда, когда оно модно. Имя Темюр (Тимур) таковым являлось настолько, что казалось даже избитым. Однако если до какой-либо степени прозвище имеет определенное значение, оказывая некое магическое воздействие на его носителя, то имя, которое получил этот ребенок, заключало в себе весьма глубокий смысл.

Согласно религиозным традициям алтайских народов (тюрок, монголов и тунгусов) железо является священной материей, улу. Как явствует из стародавних палео-тюркских надписей, найденных в Монголии и датируемых VIII столетием, «вечное царство» называется «подобным железу», а современный фольклор народов, обретавшихся в Анатолии и иных землях, по-прежнему сохраняет многочисленные свидетельства важного значения, придававшегося этому металлу. Согласно некоторым центральноазиатским преданиям, в средоточии мира стоит железная гора. Не является ли это реминисценциями шаманистских идей, доживших до 50-х годов XIV столетия? Вероятнее всего так, ибо существуют очень древние и очень устойчивые представления о связях металлургии со специфической деятельностью специалистов в области транса, коими являются шаманы. «Кузнецы и шаманы — птицы одного гнезда», — говорили сибирские тюрки-якуты еще в XIX столетии. Возможно, не была забыта лишенная основания легенда о том, что Чингисхан, на самом деле именовавшийся Темучином, «кузнецом» (ибо он «родился в тот день, когда его отцом был взят в плен татарский вождь Темюджин-юке»), в начале жизненного пути упражнялся в этом ремесле. Позволительно предположить, что данная легенда получила распространение в тюркской среде уже после его смерти, так как ее записали армянин Хетум, фламандский францисканец Виллем де Рубрук и Ибн Баттута. [39]

Говорить о Тимуре, сделавшемся всемогущим и получившем титул бек (князь), как о «железном князе», — это значит подчеркивать его неукротимую энергию, но одновременно вкладывать в его имя смысл, который в нем отсутствует, и лишать того, который оно, вероятно, имеет.