– Или есть куда более простое объяснение, – устало сказал король и бездумно тронул висок, словно у него заболела голова. – Вы все придумали на ходу. Уверен, вы руководствовались лучшими побуждениями, но…

– Я не придумал, – замотал головой Генри. – Меч, тот самый, я нашел его, потому что вспомнил, где искать. Я помню, как мы…

Кресло рядом с ним опрокинулось с таким грохотом, что Генри вздрогнул. Он никогда еще не видел, чтобы Эдвард смотрел на кого-то с таким неподвижным, белым от ярости лицом.

– Заткнись, – выдавил он, еле шевеля губами. – Закрой рот. Я тебя убью, если не заткнешься.

Генри опустил взгляд на Агату и понял, что даже она ему не верит. Она была благодарна за вмешательство, но качала головой так, словно пыталась молча сказать: способ для этого он выбрал наихудший. Несколько секунд Генри казалось, что отчаяние сейчас просто убьет его на месте, но потухшая надежда вспыхнула снова.

– Я найду Джоанну и заставлю ее вернуть мне мой цвет глаз. И тогда вы мне поверите. Вы мне поверите, – без голоса пробормотал Генри, и Эдвард бросился на него.

Узнать, чем все закончится, Генри, к счастью, не успел, потому что из глубины замка раздался пронзительный длинный крик, а потом топот, будто десятки ног мчались по коридорам, и этот звук показался Генри чудесным избавлением от всего этого ужасного, невыносимого положения. Уилфред с неожиданной силой тянул рычащего и брыкающегося Эдварда назад, и Генри изо всех сил сосредоточился на звуках за дверью, чтобы не слушать, как Эдвард желает ему сдохнуть. За дверью, кажется, ничего хорошего тоже не происходило, и Генри, воспользовавшись тем, что король присоединился к оттягиванию Эдварда от стола, кинулся к выходу с террасы.

Кричали слуги – и, добежав до второго этажа, Генри отлично понял, что их напугало. По коридорам носились люди со звериными головами. Только присмотревшись, Генри понял, что это раскрашенные глиняные маски, вокруг которых нашиты меховые шкуры, целиком закрывающие голову. Он вдруг вспомнил маскарад Зимнего дня, где люди веселья ради надевают маски животных, но эти ребята собрались здесь явно не для того, чтобы развлекаться.

Генри стоял в конце длинного коридора, куда выходило не меньше десятка дверей. Многие были открыты нараспашку – судя по веникам и тряпкам в руках перепуганных слуг, те должны были в отсутствие придворных убраться в их покоях. Теперь они жались к стенам коридора, по которому, не обращая на них ни малейшего внимания, носились человек шесть в звериных масках.

Они влетали в комнаты с пустыми мешками на плечах, через минуту выбегали оттуда с туго набитыми мешками, неслись обратно по коридору и скрывались за поворотом так деловито, будто точно знали, куда идти. В их поведении не было ни злобы, ни угрозы, – они походили на муравьев, деловито таскающих щепки в свой муравейник. Генри растерялся. Кричать им: «Остановитесь, что вы делаете?» – было глупо, пытаться схватить их – тоже: судя по крикам, несущимся с другого этажа, грабителей было куда больше, чем шесть. Мысли у Генри путались, он еще не отошел от предыдущего потрясения и беспомощно стоял, наблюдая за всей этой беготней, пока в голову не просочилась здравая мысль. Нужно поймать одного вора, прижать к стенке, уничтожить у него на глазах какой-нибудь предмет, напугать его своим даром и заставить рассказать, что происходит.

Правда, коридор к этому времени почти опустел – все, что хотели, здесь уже, очевидно, украли, – и Генри бросился за последним оставшимся грабителем. Ему удалось схватить звероголового, но тот выскользнул легко, как мокрая рыбина, обернулся через плечо – глаза блеснули в прорезях маски – и помчался дальше. Генри не рассчитывал, что тот окажется таким быстрым: они свернули еще в два коридора, прежде чем Генри настиг похитителя и, бросившись на него со спины, уронил на пол. Тот ловко перекатился и треснул Генри своим мешком по голове. Удар был не слишком сильный, Генри отвлекся всего на секунду, но вор успел запустить руку в карман и бросить Генри в лицо пригоршню чего-то блестящего, похожего на снег. Генри чихнул, когда крупицы попали в нос, и внезапно понял, что очень хочет спать. Он даже не успел испугаться, только почувствовал под щекой холодный каменный пол и закрыл глаза.

Генри очнулся в пустом коридоре и сразу понял, что времени прошло не так уж много: где-то в недрах дворца по-прежнему раздавались взволнованные крики и ругань. Он чувствовал себя непонятно бодрым и выспавшимся, но на сердце лежала каменная тяжесть, будто он даже во сне не мог забыть о том, что пережил на террасе. Больше всего ему хотелось забиться в какой-нибудь тихий угол и спокойно там погрустить, но тут он вспомнил про людей со звериными головами и вскочил. Надо убедиться, что с обитателями дворца все в порядке, – наплевать на украденные вещи, но вдруг кто-то пострадал? Что, если Эдвард, как обычно при виде любой опасности, схватил меч и угрожал кому-то, а его в ответ ударили по голове, так же как сделали бандиты во время их путешествия?

В эту минуту Генри ясно понял, каково это, иметь семью, не состоящую исключительно из непобедимого бессмертного злодея. Иметь семью – значит беспокоиться за нее, даже если она пыталась врезать тебе по лицу и желала провалиться сквозь землю. И Генри побрел обратно на террасу.

Еще издали он услышал голоса, и громче всех был один – сухой, отрывистый и спокойный. Этого парня Генри раньше где-то слышал, но никак не мог вспомнить точно, где именно.

– Я припугнул нападавших, и они сбежали. Схватить не успел – слишком их много. До казны Освальд добраться не может, она заперта, но ценных предметов и в комнатах много, вот он и нанял этих ребят. Хорошо, что никто не пострадал. И запомните: я знаю Освальда, я понимаю, как он мыслит, и точно вам говорю: главный его план – не в том, чтобы обчистить дворец. Мы с ним сцепились в коридоре, я его сильно ударил, но он скоро явится. – Голос дрогнул от гнева. – Джоанна может придать человеку любой вид, и Освальд теперь выглядит, как я. Он хотел явиться к вам первым, но даже теперь не поверит, что план провалился. Будет уверять вас, что фальшивый я, а не он. Не слушайте, ясно? Он умеет врать, как никто.

Генри, привыкший не удивляться никаким фокусам, которые подбрасывала жизнь, особенно в последний месяц, застыл в дверях, глупо приоткрыв рот. Посреди террасы, среди придворных, вполголоса оплакивающих потерянное имущество, стоял он сам и говорил эту интереснейшую речь. Генри схватился за сюртук на груди – он по-прежнему был в той же одежде, которую надел с утра, но и на Генри-на-террасе была точно такая же. О том, что он, кажется, сошел с ума, Генри думал не больше секунды, потому что говоривший посмотрел на него, и все сразу стало ясно. Спокойствие и вызов в этом взгляде Генри узнал бы где угодно – и едва сдержался, чтобы не застонать.