и так далее, и так далее), — ничего не смогла сделать. Врачи не умели поставить точный диагноз. А девочка меж тем росла и все больше времени проводила на кухне. Красивые и богато украшенные залы фамильного замка Пулей ее не привлекали. А вот кухня, — место для прислуги, — нравилась чрезвычайно. Она просиживала там с утра до вечера, внимательно наблюдая, как кухарка взбивает воздушный крем до полной невесомости, как фарширует ароматными травами птицу, как виртуозно чистит артишоки.

Ни на какие увещевания Елизаветы Кузьминичны девочка не отзывалась. Если ее уводили с кухни насильно, то не сопротивлялась. Но при первой же возможности опять проскальзывала обратно к своему грубо сколоченному табурету, чтобы снова сидеть и внимательно смотреть. Прислуга сначала робела в присутствии дочки хозяина. Но со временем привыкла и перестала обращать внимание на ребенка.

Однажды кухарка занедужила в середине дня и вынуждена была отправиться в свою комнату. На ужин решено было подать холодное мясо и пастуший пирог — то, что не надо было готовить, а нарезать и украсить мог любой из слуг, работающих на кухне.

Но когда слуги пришли на кухню за провизией, то обнаружили стоящую у плиты и с трудом удерживающую огромный противень девочку. На противне ровными рядами лежали идеальной формы норфолкские булочки, которые подают только с шотландским паштетом, так как они, как ничто другое, подчеркивают тонкий вкус инвернесского фазана, из которого, собственно, и делают этот сложный в изготовлении паштет. А на столе в серебряных кокотницах возлежал и сам паштет, украшенный тонкими дольками лимона и веточками розмарина. Последний раз, когда ставили тесто для этих булочек, за окном лежал снег. Сейчас же было лето. Оставалось поверить, что восьмилетняя девочка непостижимым образом запомнила рецепт и сделала все ровно так же, как делала кухарка. Девочка, которая была не от мира сего, с которой даже разговаривать было невозможно, которая молча сидела месяцами в углу кухни на старом табурете, оказалась кулинарным талантом.

Конечно же, все сразу было рассказано Елизавете Кузьминичне. Та рыдала, всплескивала руками, хваталась за сердце. В общем, делала все то, что часто делают любящие родственники, узнавшие, что их обожаемый отпрыск, на котором давно поставили крест, что-то может, и это «что-то» гениально.

Что интересно, Елизавета Кузьминична, кукушкой бросившая своих собственных архангельских детей, во внучке души не чаяла. Но по судьбинной справедливости или по принципу возмездия, ответного чувства от внучки ей ожидать не приходилось. Девочка улыбалась, но и только. Она вообще на эмоции была скупа.

Отца Марта потеряла в 11 лет. Чарльз II, за всю жизнь болевший три раза, заболел безобидной на первый взгляд, детской ветрянкой, а спустя неделю скончался. Елизавета Кузьминична, потеряв любимого сына, слегла, а Марфуша как будто ничего не заметила. Вела себя, как прежде, спокойно и улыбчиво.

Бабка все слабела и слабела. Но даже при слабости своей понимала, что когда и она покинет сей бренный мир, Марфуша останется одна. На родственников почившего супруга рассчитывать не приходилось. Они до сих пор не признавали самозванку-простолюдинку и вряд ли приютили бы ее внучку. В пансион ее особенную девочку тоже не возьмут даже за очень большие деньги, оставленные в наследство обоими Чарльзами. А сдавать Марту в какое-либо лечебное заведение бабке и в голову не могло прийти.

Промучившись, но так ничего и не придумав, Елизавета Кузьминична решилась писать своей двоюродной сестре, единственной родственнице, в Архангельск с просьбой забрать сиротку.

Родственница долго думала. Письма летали из одной страны в другую. И наконец, двоюродная бабка дала свое согласие. Девочку быстро собрали и отправили в Россию. Так представительница третьего поколения Пулей снова прибыла в Архангельск.

Двоюродную бабку свою Марта видела всего один раз, точнее, один день. И это был день приезда на родину матери. В этот день Марту встретили, привезли домой, сняли с нее плотно приклеенные лейкопластырем к телу и мастерски спрятанные под одеждой английские фунты, отправленные по договоренности сестре, покормили супом и определили в детский дом № 7. Елизавета Кузьминична даже успела получить и прочитать письмо от сестры о принятии внучки в дружную семью, но не успела ответить на него. Скончалась.

Далее, на какое-то время, история Марты теряется. Никто о ней ничего не знает. И эти-то данные удалось восстановить случайно. Что-то малое помнила сама Марта. Как отклеивали деньги с тела, помнила. Суп помнила, зеленую дверь детдома с табличкой № 7 и все. Остальное собирали по крупицам. Да и мало их было, крупиц-то. Ну да ладно.

Снова Марта появляется уже шестнадцатилетней. Видимо, до шестнадцати лет она и находилась в том самом детском доме с зеленой дверью под номером 7, да воспоминаний у нее не сохранилось, или вспоминать не хочет. Появляется Марта при Свято-Троицком Антониево-Сийском монастыре. От монастыря, конечно, к концу 50-х годов мало что осталось: богоугодное заведение прикрыли за тридцать лет до этого, монахов разогнали. И в пятидесятые в зданиях бывшего монастыря отдыхали уставшие работники лесной промышленности. Кстати сказать, вполне достойный был дом отдыха. Место прекрасное и, как сейчас говорят, аутентичное. Несмотря на междоусобные потрясения и разные веяния, монастырь и монастырский двор недурно сохранились. Так что отдыхающим там было хорошо, и получить туда путевку почиталось за счастье и большую удачу.

Но вернемся к Марте. Она как раз считала, что работала и жила именно при монастыре, а не в каком-то там доме отдыха.

Пристроил ее туда тот самый отец Никодим, который, если помните, преставился третьего дня. Сам еще молодым был, а девчонку-оборвыша припрятал, схоронил от большого и недоброго для Марты мира. Ей, похоже, совсем несладко в детдоме пришлось, коль в рванье, да с застарелыми, непроходящими синяками пришла она к воротам бывшего монастыря. Отец Никодим рассказывал, как пытался от нее хоть чего-то добиться, хоть какого-то вразумительного ответа, да куда там! Молчит и трясется. Он ее на кухню тихонько и провел. Девчонка на еду набросилась, а как поела, так и уснула мертвым сном. Он ее никак разбудить не мог. Решил оставить пока на кухне, а рано утром перевести куда-нибудь, чтобы никто не видел. Думаю, что дальше было, Вы и сами уже догадались, немного зная Марту и ее историю.

— Правильно, — Александра Сергеевна лукаво улыбнулась, — утром кухня благоухала ароматами свежеприготовленных яств.

Так, опустив излишние и муторные подробности трудоустройства Марты и устройства ее в служебном жилье (то была бывшая монашеская келья, правда, облагороженная кроватью и шкафом), мы и через сорок лет обнаружим ее там же, все в том же доме отдыха. Замечу, что этот