И она громко рассмеялась.

— Конечно, он не переставая твердил, что сталелитейная компания — это было бы просто замечательно, и гораздо надежнее… Но я знала, что все это пустые слова… Мне все было ясно.

Янки выкатился на взлетную полосу. Это был один из первых полетов Бивена после многих лет на земле.

— Давай, Бо, — сказал я, — твой самолет.

Он дал полный газ, вышел на осевую, и мы обнаружили, что в жаркий день на земляном покрытии с травой полоса для Янки требуется не такая уж короткая. Мы оторвались от земли после достаточно длинного разбега и полого взмыли в воздух.

Десять лет отсутствия практики. Это было очень заметно, несмотря даже на то, что речь шла о человеке, бывшем некогда лучшим летчиком, чем я когда-либо надеялся стать. Он плохо чувствовал машину, мысль его гналась за самолетом вместо того, чтобы его опережать и маленький чувствительный Янки то и дело скакал вверх-вниз в его несколько грубоватых руках.

Но вот что странно — он был абсолютно уверен в себе. Он вел машину грубо и вполне отдавал себе в этом отчет, ум его едва поспевал за самолетом, и это он тоже знал, но знал он также и то, что все это — нормально, что нужно просто снова привыкнуть к полету, и на это ему потребуется не так уж много минут.

Он вел Янки так, как привык летать, как летал на F-100D. Изменение курса не было мягким плавным виражом, принятым в гражданской авиации, но БАХ! круто опрокидываясь на крыло, машина врезается в стену воздуха, поворачивает, а потом хлестко возвращается в горизонтальное положение.

Я не мог удержаться от смеха. Впервые я смог взглянуть на мир глазами другого человека, я увидел то, что было у него в уме. Я видел не скользящий со скоростью ста двадцати пяти миль в час крохотный гражданский Янки со стосильным двигателем и винтом с постоянным шагом, а с ревом несущиеся вперед пятнадцать тысяч фунтов массы одноместного дневного истребителя F-100D с вырывающимся из сопла пламенем цвета алмаза, смазанную скоростью землю внизу и ручку управления в его руке, единственным волшебным движением которой можно было заставить весь мир бешено вращаться, или перевернуться вверх тормашками, или вынудить небо потемнеть.

Янки не возражал против такой игры, ведь его система управления очень похожа на систему управления сотки. Штурвал легкий и чувствительный, как у гоночной Феррари, прямо так и хочется крутить на полной скорости четырехвитковые бочки. Просто ради развлечения.

Бо вновь открывал для себя когда-то так хорошо знакомое ему небо.

— Купим ли мы когда-нибудь самолет? — сказала Джейн. — Надеюсь. Ведь он должен летать. Я не могу объяснить, почему — он всегда держит свои мысли при себе, никогда не знаешь, что у него на уме, но я думаю, он просто чувствует себя лучше, более живым, что ли… Может быть, это звучит банально, но когда он может летать, жизнь имеет для него больше смысла.

Для меня это звучало отнюдь не банально.

Прищурившись, Бо вгляделся в горизонт:

— Похоже, там есть разрыв в облачности. Над или под, что скажешь?

— Ты летишь, тебе и решать.

— Тогда — под.

Он решил так просто для того, чтобы был повод нырнуть вниз. Как большущая летучая мышь. Янки метнулся к деревьям. Мысль Бо была теперь впереди самолета, он радовался этому, но улыбку, конечно же, сдерживал. Крылья машины вернулись в горизонтальное положение, и мы понеслись на восток прямо над Пенсильванским шоссе.

— Он немного опасается дать себе волю и увязнуть по самые уши, предположила Джейн. — Он чуть-чуть чересчур подозрителен для того, чтобы снова так же полностью увлечься самолетами, как когда-то. Он не отпустит себя. Но есть одна вещь… Видишь ли, ему не нужно говорить много слов. Он может общаться с помощью полета.

Ты права, Джейн. Это буквально висело в воздухе, когда он летел. Десять лет на земле, в течение которых ему хотелось криком кричать. И теперь, когда пришло время летать снова — всего лишь перегнать машину прямым курсом в Филадельфию. Вместо того, чтобы добираться туда бочками и мертвыми петлями. Ему не нужно было говорить ни единого слова.

— А что ты помнишь о полете по приборам? — спросил я.

— Ничего.

— О'кей, тогда смотри на приборы. А я буду вместо диспетчера. Четыредевять Лима, есть на экране, поднимитесь до трех тысяч, поворот вправо, курс два-ноль, при пересечении радиуса шесть-ноль Поттстауна доложите.

Я намеревался завалить его командами, но ничего не получилось. Я предложил ему цель, он прицелился и выстрелил, не прибегая ни к каким оправданиям. Янки поднялся вверх, выполнил — теперь уже мягкий и плавный вираж. Он вслух вспоминал:

— Радиус всегда направлен от станции, да?

— Да.

Пересекая радиус, он доложился.

Итак, я наблюдал за тем, как мой друг снова учится и как небо сдувает пыль и паутину с человека, который был некогда замечательным пилотом и вполне мог снова таковым стать.

— Я вступаю в аэроклуб Янки, — сообщил он мне.

А в другой раз сказал:

— Наверное, не слишком дорого сейчас купить Каб или Чемп, правда? Просто так, чтобы всегда иметь возможность полетать. Ну и, конечно, в качестве капиталовложения. Цены вон как растут — может получиться вполне приличное вложение.

Мы подошли к аэропорту и — вот оно опять — я смотрел его глазами и видел гладкий серебристый нос со стрелкой измерителя скорости, и мы заходили на посадку на скорости в сто шестьдесят пять узлов плюс два узла на каждую тысячу фунтов топлива сверх тысячи, и гул двигателя Джей-57 истребителя F-100D звучал у нас в ушах — касание — 1959/1969 год — F- 100/Янки

— Невада/Пенсильвания, США.

Затем — сразу же после касания — он поддернул нос вверх, так высоко, что мы почти зацепили землю хвостовым костылем.

— Бо, ты что делаешь?!

Я забыл. Мы всегда поступали так, чтобы сэкономить тормозной парашют. Аэродинамическое торможение. Он, разумеется, тоже позабыл, для чего при посадке задирают нос.

— Дерьмовая посадка, — сказал он.

— Да, довольно мрачно. Похоже на то, что ты безнадежен, Бо.

Однако надежда все же была. Потому что мой друг — тот, кто спас мне жизнь, и так долго сам был мертв — летал. Он снова был жив.

Мы находились в пятидесяти милях к северо-западу от Чейинн на высоте двенадцати тысяч пятисот футов. Двигатель продолжал спокойно работать, направляя Стрелу вперед. После взлета прошло три часа, и я надеялся, что ничего не изменится в течение предстоящих тридцати часов перелета через страну. Показания приборов на пульте управления были спокойными и удовлетворительными, все говорило о том, что дела идут нормально. Видимость не ограничена. Я еще не заполнил план полета.