Это — взгляд «сверху», из разряда тех, которые в публицистике нередко называют генеральскими. Но от него не отличается и взгляд рядового той войны. Писатель Л. И. Лазарев в качестве курсанта в июле — августе 1942 г. находился в Астрахани, куда из блокадного Ленинграда было эвакуировано его высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. На душе, вспоминал он, были мрак и становившаяся нестерпимой боль от положения дел на фронте. Враг приблизился уже к Астрахани, которая еще совсем недавно была глубоким тылом, немцы взяли Элисту, линия фронта протянулась по калмыцким степям, в городе действовало военное положение.

«Все это мы знали, — пишет Л. И. Лазарев, — приказ, однако, поразил нас. Поразил тем, что о неудачах, отступлении в нем говорилось с неслыханной до этого прямотой и жесткостью, ничего подобного не было ни в округло-расплывчатых сводках Совинформбюро, ни в большинстве газетных корреспонденций, смысл которых сводился к тому, что все идет своим чередом, победа будет за нами. Говорилось в приказе, что население теряет веру в Красную Армию, что многие ее проклинают за то, что она отдает их в руки фашистским захватчикам, а сама драпает на восток.

Мне эта горькая правда казалась справедливой, а суровая жесткость — оправданной. Ясно было, что дошло до края, до точки, дальше некуда. Так был настроен не только я, но и все мои товарищи, и солдаты, которыми я потом командовал, вспоминая те дни, говорили то же самое. Очень многие понимали или чувствовали, что надо во что бы то ни стало выбираться из той страшной ямы, в которой мы оказались, иначе гибель, крах всего».[31]

Есть ли, однако, нужда доказывать, что никакой даже самый суровый приказ не в состоянии мгновенно переломить настрой миллионов людей? Факт, что после 28 июля отступление наших войск, замедлившись, все же не прекратилось. Соединения и части Красной Армии продолжали покидать свои позиции, отойдя на отдельных направлениях еще почти на 150 километров, до самой Волги.

Отходу, сопровождавшемуся окружением и разгромом ряда соединений и частей Сталинградского фронта, не смогли воспрепятствовать и чрезвычайные меры, предпринятые по прямому указанию Верховного Главнокомандующего. Первая из них — создание в первых числах августа нескольких заградительных отрядов из состава недавно прибывших на фронт с Дальнего Востока дивизий и размещение их в непосредственном тылу дивизий 62-й и 64-й армий. Вторая — оперативное формирование штурмовых стрелковых батальонов численностью каждый 929 человек из содержавшегося в спецлагерях НКВД командно-начальствующего состава, которые были переброшены на наиболее угрожающие участки фронта.

Но недостаточная устойчивость войск была лишь одной из причин отступления. Советскому командованию (и Верховному, и командованию Сталинградского фронта) явно не хватало умения в использовании сил и средств, которых у него на этот момент было значительно больше, чем у неприятеля, прежде всего танковых войск. Вермахт пока еще превосходил Красную Армию в умении вести разведку, массировать силы и средства на направлении главного удара за счет ослабления второстепенных участков.

К середине августа попали в окружение и были разгромлены семь стрелковых дивизий, две механизированные и семь танковых бригад из состава Сталинградского фронта, оборонявшие правый берег Дона в его излучине.

Темпы продвижения врага были сбиты, тем не менее он продолжал сохранять инициативу. Понятно поэтому, что особыми отделами зафиксированы высказывания советских военнослужащих, в которых отражались и неверие в благоприятные перемены на фронте, и скептическое отношение к мерам, предусмотренным приказом № 227.

«Всегда после приказов все вдвое скорее делается, — без обиняков заявил интендант 3-го ранга Филипченко из 226-й стрелковой дивизии. — Так будет и теперь. После этого приказа Красная Армия удирает от Ростова до Сальска вдвое быстрее…»

Помощник начальника штаба 6-й гвардейской кавалерийской дивизии Глагаев говорил своим сослуживцам: «Если бы этот приказ был раньше, то мы были бы давно разбиты».

От командиров и начальников не отставали и подчиненные. Беседуя с сослуживцами, красноармеец 23-го гвардейского кавалерийского полка Фи-люков сказал: «Приказ остается приказом, но когда немецкая авиация начнет бомбить, тогда придется обратно бежать. Мы эти приказы знаем…»

Командир отделения роты противотанковых ружей из 76-й стрелковой дивизии Галето так «разъяснял» суть сталинского приказа: «Все равно люди, попавшие в штрафные роты, убегут на сторону противника, так как отступать им будет нельзя».

«Подогнал [немец] уже всех к р. Волге, что тогда делать, или топись, или убьет он нас на берегу, или же всех заберет в плен. Возле города Сталинграда — Царицына будет большая бойня». Это — строки из письма военнослужащего Чечкова.[32]

И хотя органы безопасности традиционно характеризовали людей, допускавших подобные оценки, как «враждебный и малоустойчивый элемент», это было бы слишком простое объяснение их неуверенности в будущем.

Невзирая на жестокие меры, которые определял приказ № 227, были в нашей армии и в дальнейшем и предатели, и дезертиры, и добровольно сдающиеся в плен. И не только из числа классово чуждых. Выходит, не каждого испугали заградотряды и штрафные роты.

Велика на войне сила приказа. Но чтобы действительностью стало — ни шагу назад, требуется и еще кое-что, например, воинское мастерство, умелое руководство действиями войск. С другой стороны, приказ командира, матерок товарища, перспектива штрафной роты способны добавить мужества в сердце, а могут и окончательно подкосить колени. тут уж каждый спрашивает сам с себя, и собственный суд — самый суровый.

На войне, как и вообще в жизни, рядом ходят справедливость и подлость, взыскательность к себе одних и стремление других списать собственные промахи на рядом стоящего. С огромной, непреходящей горечью сами фронтовики приводят случаи, когда иные командиры и комиссары пользовались приказом № 227 как дубиной, для «примерного» наказания, чтобы не быть обвиненными в мягкотелости и потворстве подчиненным.

Е. А. Гольбрайх:

Расскажу о трагическом случае, произошедшем у меня на глазах. О приказе Сталина № 227 вы знаете. Бессмысленно спорить сейчас, хороший или плохой был приказ. В тот момент — необходимый. Положение было критическим и вера в победу — на пределе. Командиром минометной роты в нашем полку был 22-летний Александр Ободов. Он был кадровым офицером и до войны успел окончить военное училище. Дело знал хорошо, солдат жалел, и они его любили. Да и командир был смелый. Я дружил с ним…

Саша вел роту к фронту, стараясь не растерять людей, матчасть. В роте было много солдат старших возрастов, идти в жару с тяжелыми 82-мм минометами на хребту было им трудно, приходилось часто отдыхать. Рота отстала от полка на сутки. Но война не жалеет и не прощает… В тот день мы несколько раз атаковали немцев и не продвинулись ни на шаг. Я сидел на телефоне, когда позвонил командир дивизии. Передал трубку командиру полка.