И вдруг почувствовала себя такой одинокой, что не передать словами.

ОДИНОКОЙ.

Почему однажды ты внезапно осознаешь, что рядом с тобой никого нет, и выхода из этого замкнутого круга тоже нет? Когда же всё закончится, когда пройдет это ужасное время – семнадцать лет?

Семнадцать лет! Нет, никогда я не стану вспоминать эти годы с радостью. Для кого-то это будет время взаимной любви, первых поцелуев, но только не для меня, не для меня!

От отчаяния мне захотелось закричать на всю гимназию, на весь город, на весь мир. Я прислонилась к шершавой стене, еле сдерживая слезы, потому что впервые думала о том, о чем боялась думать раньше. У меня никогда не было парня. Я не только ни разу не целовалась, но даже ни с кем не танцевала медляк. Наверное, те модели были правы: я – некрасивая и вообще ничего из себя не представляю.

Нет, это было не открытие. Это была мысль, которую я долго-долго подавляла. И сейчас старалась ее отогнать, но она никак не уходила. Ведь это так ужасно – всю жизнь подпирать стенки на школьных вечерах, а потом возвращаться в темноте одной – и страшно, и обидно, потому что никто не проводит. Потому что никому нет дела до тебя…

В этот момент я вспомнила, что сегодня мне исполнилось восемнадцать, но легче не стало, даже наоборот: внутри все свернулось в тугой узел. Так невыносимо, что я решила вернуться в актовый зал, но тут меня ждал сюрприз.

Недалеко от зала находилось помещение, которое все почему-то называли «рубкой»: там хранилась аппаратура и всякая всячина. И вот сейчас дверь в рубку была приоткрыта, а рядом стоял Глеб Гордеев в смешных джинсах и кожаной косухе.

– Ли-и-и-ка! – радостно  завопил он, будто я была его самой лучшей подругой. А потом как-то непонятно посмотрел на мои ноги, подошел еще ближе и вдруг спросил:

– Будешь энергетик?

Вообще-то подобные напитки я пила редко, но тогда подумала, что энергетик мне не помешает.

– Давай.

Гордеев сразу потащил меня в рубку, и я тут заметила, что он какой-то странный. Из небольшой картонной коробки он достал открытую банку энергетика, пластиковые стаканы и разлил напиток. Пузырьки щекотно запрыгали на языке,  и я закашлялась.

– Что это за дрянь, Глеб? Кажется, совсем не энергетик!

В ответ он только засмеялся:

– Ликусь, ну не будь такой занудной!

У меня стала кружиться голова, я прислонилась к стене, а потом заметила, что Гордеев продолжает подозрительно сверлить меня взглядом.

– Что такое? Почему ты так на меня смотришь?

– Знаешь, Лика, – ответил он вкрадчивым голосом, – я только теперь заметил, какие у тебя красивые ноги.

Мне стало смешно: тоже мне герой-любовник. Но настроение почему-то улучшилось. Сказать по правде, ноги у меня и впрямь нормальные, а в тот вечер я вообще была рада любому вниманию.

– Да и в целом… ты ничего так, Лика, – продолжил Гордеев и внезапно погасил в рубке свет. А потом стал приближаться ко мне.

– Ты зачем свет потушил? – спросила я.

– Чтоб Оса не запалила, – произнес он шепотом.

Оса, или Тамара Аркадьевна Осокина, была нашим завучем. Она следила за порядком на дискотеках – кажется, еще с тех времен, когда  здесь учились мои родители.

– А-а-а-а, – протянула я и почему-то  засмеялась.

Тем временем Гордеев оказался совсем рядом.

– Давай я тебя поцелую, – вдруг предложил он и наклонился к моему лицу.

Я махнула на него рукой, но споткнулась, потеряла равновесие и чуть не упала. Глеб подхватил меня и прижал к себе.  От него пахло мандаринами. Пока я отгоняла мысль, что он прижимает меня слишком сильно и рука его совсем не там, где надо, он приподнял мой подбородок и приблизил свои губы к моим.  В этот момент дверь широко распахнулась, вспыхнул свет, и раздался зычный голос Осы:

– Акимова? Гордеев? Вы что, совсем стыд потеряли?

Она стояла в проходе – величественная, грозная, с огромным облаком седых волос на голове. Двойной подбородок трясся от возмущения.

Я тут же отскочила от Глеба. А его, казалось, происшедшее совсем не смутило: на лице отразилась самая беспечная ухмылка.

– Я была о тебе лучшего мнения, Акимова! – не унималась Осокина.

Забормотав что-то невнятное, я выскользнула в коридор. Вскоре Глеб меня нагнал.

– Слышь, Лика, го ко мне. Дома никого, – громко зашептал он, схватив меня за локоть.

Ну уж нет. Хватит на сегодня развлечений. Я резко вырвала руку и пошла за вещами.

– Ну и дура! – крикнул вслед Гордеев.

Отвечать ему я не стала. Быстро собралась, вышла на улицу и отправилась домой. Лед застеклил лужи и теперь они загадочно мерцали в свете уличных фонарей. Стоило выйти за пределы школьного двора, как меня чуть не сбил сильный порыв ветра. Стараясь не обращать на него внимания, я тихонько запела:

«Ты один судьбою сужен,

Мне никто другой не нужен…»5

Ветер отрывал от слов кусочки спереди и сзади, я даже не знала, зачем и кому это пою, зато в голове прояснилось. Теперь всё виделось в другом свете. Действительно, дура:  чуть не поцеловалась с Гордеевым!

Вот так, от беспросветного одиночества, люди порой и совершают ошибки. Или соглашаются всю жизнь довольствоваться малым.

А я так не желаю.

Мне не нужно слегка или наполовину! Хочу такую любовь, о которой пишут в книгах.

Чтоб до головокружения. До дрожи. До искусанных губ.

Чтоб прохлада вечернего тосканского воздуха. Тепло нагретых камней. Шелест старого фонтана. Застывшие пятна подсветки на Иль Кампо. Крошки миндального печенья на шелковом платье.

Чтоб моя голова – на его коленях. Его пальцы – в моих волосах. Жарко, томно.

Переплетение звездных узоров. Соприкосновение душ.

Не понимать с полуслова, а разговаривать молча.

«Расскажите что-нибудь о себе»

«Что вам больше всего не нравится в окружающей вас действительности?»

«Что бы вы хотели изменить?»

В древнем Китае практиковали пытку каплями воды, а в гимназии № 65 – пытку белыми листами. Инициатором экзекуции ежегодно выступал  муж Тамары Аркадьевны Осокиной.

Господин Осокин работал заместителем главного редактора в газете, и с незапамятных времен у него было хобби – мучить школьников.  Когда-то газета процветала, сейчас ее читали одни пенсионеры, однако с завидной регулярностью Осокин публиковал опус на тему «Чем живет нынешняя молодежь». Тогда он через свою жену подкидывал нам разные анкетки, а мы должны были их заполнять.