Речь мужчины отличалась строгой структурой, логической связностью и целостностью изложения. Хорошо? Отнюдь. Нарратив страдает от излишнего порядка. Нетрудно было заметить, что W наводит порядок внутри нарратива именно тогда, когда рассказ касается особо деликатных вопросов или острых конфликтных ситуаций. Эта форма психической защиты – интеллектуализация – хорошо известна в современном психоанализе.

У W интеллектуализация выражалась в повышенной тяге к хронологическому стилю. Он даже причинно-следственные конструкции заменял на темпоральные. Например, вместо фразы «жена обиделась на меня, потому что я забыл о нашей годовщине», клиент говорил «жена обиделась на меня после того, как я забыл о нашей годовщине». Или вместо «я разозлился, потому что N не мог три раза назвать точную цифру» – «я разозлился, после N трижды не смог назвать точную цифру». Здесь нет опечатки, это такая специфическая конструкция, маленькая оговорка по Фройду. Разберем ее чуть подробнее.

Предлог после здесь используется в роли подчинительного союза, со всеми вытекающими грамматическими нестыковками. Клиент часто прибегал к этому способу соединять причину и следствие. Вы можете справедливо заметить, что это просто способ сэкономить время: вместо «после того, как» говорить просто – «после». Но ведь мы именно о времени говорим! И если желание его сэкономить столь сильно, что психика перекраивает лингвистическую ткань, то мы просто обязаны докопаться до бессознательных причин (или просто докопаться).

Как избыточная хронологичность влияет на целостность нарратива? С одной стороны, это большой вклад в иерархичность и связность. Все события упорядочены, маркированы определенным периодом в жизни; временны́е интервалы выверены и доступны сознанию. С другой стороны, степень речевой свободы снижается.

Строгий хронологический порядок позволяет психике провернуть еще один фокус, который называется изоляцией аффекта. Событие как бы оборачивается в плотную ткань времени и тем самым изолируется от сопровождающего аффекта.

Поясним. Злость на другого человека – это сперва аффект и лишь во вторую очередь событие. Аффект подобен молнии, вспышке, взрыву. Его трудно осознать и отрефлексировать сразу. Для этого требуется какое-то время, хорошая привычка смотреть на себя со стороны и опыт практики заботы о себе.

Событие (то есть фактическую причину) мы часто можем осознать сразу, непосредственно в момент, когда оно произошло. Из опыта рефлексии и переосмысления событий рождаются лучшие образчики эпистолярного жанра, мемуаров и просто маленьких рассказов. Подобная малая проза (чаще всего это именно проза) имеет силу не текста, а контекста. Множество художественных деталей в ней спрятаны или не упоминаются вовсе, они предполагаются чем-то очевидным и общеизвестным, доступным читателю в силу общего с автором места и времени жизни. Читатель и писатель реагируют на одни и те же явления одним и тем же образом, даже если эти явления вообще никак не упоминаются. Что это значит? То, что автор владеет искусством немой речи.

Теперь противоположный пример. Какой-нибудь низкопробный роман, где писатель решил окунуть нас по самые уши в обалденно богатый внутренний мир своих картонных персонажей. На первой же странице главная героиня и злится, и грустит, и возбуждается, и тоскует. Почему, зачем – не сказано ни на второй, ни на пятой, ни на последней. Возможно, писатель просто пытается с помощью графомании унять собственное биполярное аффективное расстройство[28].

Получается, что события и эмоции входят в нарратив несимметричным образом. Субъект рассказывает о событии – и мы в принципе можем догадаться, какие эмоции это событие вызывает у рассказчика. Неважно как: по мимике, интонации, расширенным зрачкам собеседника. Или благодаря собственной эмпатии, социальному интеллекту, опыту общения с этим субъектом. Или на основании неких общечеловеческих соображений, на основании контекста.

Обратное неверно. Субъект может полчаса расписывать оттенки своего гнева, негодования, экзистенциального краха и постепенного смиренного принятия… А это он просто пальцем об угол тумбочки ударился. Событие ускользает, меркнет на фоне яркой вспышки аффекта. Нужно подождать, пока пыль осядет, пространство перестанет дрожать от эмоциональных вибраций.

А если мы хотим надежно скрыть то событие, которое вызвало у нас сильный аффект? Например, объявить аффект самостоятельным событием. Вас спрашивают: почему вы злитесь? Какое событие вызвало у вас гнев? А вы деланно удивляетесь. Какое событие? Не было никакого особого события. Гнев? Нет-нет, это не аффект. Это просто гнев. Эмоция без события, следствие без причины.

Но превратить эмоцию в обычное событие очень трудно. Эмоции – это биохимия, там временны́е масштабы на несколько порядков меньше, чем в макромире. Все происходит быстро, почти мгновенно. Только в результате психического развития мы учимся контролировать свои эмоции, и либидо принимает более плавные, более зрелые формы (главы 4–6).

Психика идет на хитрость, разносит событие и аффект во времени. Чтобы разница в их длительности была не так заметна. Для этого нужно вставить между причиной и следствием всякие указатели времени, а причинно-следственные убрать. Вместо «потому что» сказать «после».

В отличие от обычного вытеснения, сам аффект не отрицается. Субъект охотно констатирует факт эмоции. Но в том-то и дело, что происходит подмена переживания констатацией факта! Ну разозлился, ну успокоился, мало ли. И причина тоже вроде бы известна и даже названа. Но между причиной и следствием – темпоральная изоляция. Поэтому обилие в речи хронологических связок указывает на сопротивление. Чем чаще клиент не к месту употребляет временные союзы и частицы, тем сопротивление острее.

Простая и гениальная психическая защита, которая позволяет рассказывать о травмирующих событиях, изолируясь от сопутствующих переживаний. То есть ничего не надо вытеснять, отрицать, приукрашивать. Субъект рассказывает все, как есть, даже перечисляет когда-то испытанные эмоции, но последние надежно изолированы от событий. И причина, и следствие известны, но связь между ними не осознается, не переживается в полной мере.

Сама по себе изоляция аффекта является более-менее известной психической защитой. Но до сих пор не удавалось поймать за хвост столь необычную и яркую реализацию этой защиты в потоке речи. Субъект мыслит речью, сознание – это в первую очередь слова. Поэтому лингвистическое оформление психического процесса – ценный материал. Благодаря находке мы теперь яснее понимаем саму механику (или кинетику) защитного процесса. Хочешь ослабить причинно-следственную связь между двумя событиями – разведи их подальше на оси времени. Почему? Потому что оба события находятся в сознании. А наше сознание привыкло (в процессе обучения и воспитания), что вероятность причинно-следственной связи двух событий тем меньше, чем больше времени прошло между ними.