— Марина, можно я вас поцелую?

— Нет, — строго ответила девушка.

— Ну, пожалуйста, в щечку…

— Нет. — Была неумолима.

— Ну, тогда, — с угрозой сказал Борис, — я брошусь к вашим ногам.

— Это ваше право, — усмехнулся Глеб. Борис упал на колени в весеннюю жижу и обхватил руками неновые женские сапоги. Она посмотрела на него сверху, хотела что-то сказать, но ветер вдруг растрепал ее черные волосы, и они залепили ей глаза, рот, все лицо.

Борис встал с земли совершенно новым человеком.

— Ну, теперь пошли в ресторан, — сказал он.

Они вошли в пустой зал пиццерии с таким шиком, что метрдотель тут же специально для них включил видеомагнитофон с розоволосыми эстрадными монстрами.

— Две пиццы с грибами! — объявил Борис свой выбор официанту. — И бутылку шампанского.

— Кажется, нет с грибами, — заколебался официант.

— Должна быть! — убежденно сказал Борис и посмотрел официанту в глаза. Тот выпорхнул в кухню. Через минуту вернулся с радостной вестью.

— Теоретически, — сказал Борис, обращаясь к Марине, — эти розоволосые крикуны могли бы быть нашими детьми.

— Мне тридцать четыре года, — потупилась Марина.

— Нет, пожалуй, не получается, — прикинул и засмеялся Борис. — Как сладко пить шампанское и сидеть в полумраке с красивой женщиной, когда вся страна трудится в поте лица.

— Ну уж в поте лица! — смеясь, усомнился Глеб.

— Метафора! — покатываясь со смеху, объяснил Борис.

— Скажите, — посерьезнел Глеб, — я давно хотел вас спросить: как по-вашему, люди равны или нет?

— Конечно же, нет, — воодушевился Борис. — Как же они могут быть равны? Но вот в чем дело. Я вам открою тайну: надо делать вид, что они равны. В этом сущность цивилизации.

— Здорово… — восхитилась Марина. — Я бы хотела написать об этом эссе. Вы не боитесь пить шампанское за рулем?

— Я ничего не боюсь, — серьезно ответил ей Борис, разрывая пиццу тупым ножом. Глеб тоже занялся пиццей. Молодые англичане и англичанки лихо отплясывали на малом экране.

— Хорошо у них получается. Качественно, — одобрил Борис — Вы никогда не были замужем?

— Мы не расписывались, но вместе жили с одним человеком…

— И что?

— Он вышел в булочную и не вернулся. Его зарезали в нашем подъезде.

— Кто? — вытаращил глаза Борис.

— Так и не нашли. До сих пор неизвестно: кто и почему. Пятнадцать ножевых ран. Следователь даже меня подозревал, бесился, что я не теряю самообладания. Что вы корчите из себя испанскую королеву! — возмущался он. Но у меня слишком слабые руки. Разве этими руками можно нанести пятнадцать ножевых ран?

— Нет! — воскликнул Борис.

— Кончилось тем, что он стал мне подсовывать какие-то следственные дела об изнасиловании маленьких девочек, а потом открылся в любви.

— Представляю себе, что вы вытерпели! — понурился Борис.

— Мне вообще не везло, — продолжала Марина. — Через какое-то время после убийства в подъезде я стала жить с другим человеком. Он разбился на самолете.

— Крыло отломилось в воздухе, — вставил Глеб.

— Тогда я нашла себе совсем тихого алкоголика. Мы прожили с ним год спокойной жизни. Через год он умирает от рака.

— Рак печени, — подмигнул Глеб. Тонкими пальцами он обхватил ножку бокала и отхлебнул шампанское. Борис молча разглядывал родинку под его левой ноздрей. Даже англичане перестали петь и кружиться, потому что кончилась пленка.

— Просто несчастье, — вздохнула Марина. — Меня буквально окружают могилы мужчин. Причем именно молодых. В общей сложности, я как-то подсчитала, двенадцать смертей.

— Двенадцать? — переспросил Борис.

— Да, до прошлого месяца было двенадцать.

— А что случилось в прошлом месяце?

— Я не хотела вам этого говорить, но раз сама начала… Видите ли, мне всегда казалось, что это касается только посторонних мужчин, но в прошлом месяце… Я всегда гордилась младшим братом: красавец, умница и — спелеолог: ну, эти, кто в пещеры спускаются. В марте он с друзьями уехал на Памир, и вот вся группа пропала. Искали-искали, а теперь уже нет надежды: видно, их раздавила лавина. В мае там сойдет снег, и их отыщут.

— Вернее, то, что от них осталось, — добавил Глеб и посмотрел на Бориса добрыми верными глазами.

— Я сейчас приду, — сказал Борис и, аккуратно отодвинув стул, мягкой поступью вышел из зала. В туалетной комнате он старательно, с мылом, вымыл руки и остановился перед зеркалом.

— На хуй, на хуй, на хуй, — быстро пробормотал он и неумело, мелко перекрестился. Из туалета он пробрался в раздевалку, сунул гардеробщику рубль и, схватив плащ в охапку, побежал к машине. До Москвы было ехать двадцать шесть километров.

Борис выжил тогда, хотя все-таки едва не погиб, чудовищно отравившись грибами.

1985 год

В январе у нас ласковый Ленин.

В феврале любовь неожиданно постучалась мне в дверь.

Март — розы! Март — Сталин! Март — Танюшка ты моя доколготочная!!!

В апреле приснился Илюшенька с хлыстом. Возник вдруг передо мной. Обжигающе больно по лицу, промеж глаз… От души.

В мае русские дрочатся на луну. Мелькают их розовенькие залупы.

В июне расстреляно 60.000.000 душ, включая ребеночка-принца.

В июле мы вместе ходили, бродили. Мы дружили. Я мучил их песика.

В августе я мучил их песика и ждал сентября.

В сентябре, 19-го, Циолковский-ракетчик родился. На радость России. Рогоносцу-завистнику-другу назло.

Октябрь: банты, реформы, банкеты и — этот Танюшенькин теплый, жиденький кал на залупе.

В ноябре, Танюш, коммунизм неизбежен. Как всегда, плохая погода способствовала. Увидев меня, песик трепетно встал на задние лапы и от страха нервно и спазматично описался. Мы все в полном недоумении переглянулись.

В декабре, под западное Рождество, я спросил: за что? Выдал себя с головой интонацией. Кошка знает, чье мясо съела. Илюшечка вздрогнул несчастным лицом. Обморок. Странно еще, что не помер.

Наступил Новый год.

1989 год

Тацит прав, — живо вспомнился Женька. — Вместо детства, брате, обмен жизни на смерть. Они в самом деле человеконенавистники. Не терпят никакой самодеятельности, только грамотно умирай. Любила рвать уши. Рвала за все. Потому и торчат. В назидание. — Ну разве можно их всех — по девотке? — Она простая — все выболтала. Подчинение, смирение, преклонение и рваные уши.