– Доброе утро! Прошу немедленно передать Вячеславу Рудольфовичу.

Вернувшись в кабинет, Артузов сел за стол, вытащил дело об анархисте, стал перелистывать подшитые в нем бумаги. Прочитать сумел только первые строчки. Голова сама по себе опустилась на зеленое сукно. Артузов спал, и никакие пушки его теперь не могли разбудить.

– Артур Христианович, проснитесь…

Кто–то тормошил его за плечо. А сон все не отпускал. Наконец после очередного мягкого, но настойчивого прикосновения он тряхнул головой, открыл глаза. Над ним склонился Менжинский. В его взгляде он прочитал сочувствие и понимание. Артузов тут же встал, поправил гимнастерку и всем своим видом показал, что он уже снова «в строю»:

– Простите, Вячеслав Рудольфович, мою слабость, не удержался. Так и царствие небесное мог проспать. Видно, чекистская работа не по мне, только и гожусь разве что чугун лить.

Тут Артузов вспомнил свою гимназическую записную книжку, которую завел по совету матери. В ней было несколько разграфленных страниц. В отдельных графах Артур записывал свои слабости и недостатки: лень, безволие, бездеятельно прожитый день. По мере того как тот или иной недостаток удавалось устранить, Артур решительно вычеркивал его из книжки. Впору снова было завести подобный кондуит и вписать в него сегодняшнее расслабление. Артузов уже предвидел, как может отреагировать на это Вячеслав Рудольфович – укоризненным взором.

– Ах ты, дева–страдалица, – с улыбкой, но вполне серьезно сказал Менжинский. – Сделал что мог, а кто может, пусть сделает лучше, – вот что я уловил в вашей тираде. Такое пристало латинистам, но мы с вами не латинисты, а чекисты. Нас жалобы в мир благолепия не приведут. Вам советская власть особые полномочия дала, а вы – чугун лить.

Понизив тон, Вячеслав Рудольфович примирительно сказал:

– Есть дело. Я прочитал вашу справку. Заходите ко мне вместе с Павлуновским, обсудим кое–какие детали. Деникин до зимы торопится взять Москву. Уже и «Приказ № 1» и «Воззвание к населению Москвы» подготовил. По данным, которыми я располагаю, мятеж против советской власти может разразиться в ближайшие недели. Мы должны упредить врага.

Вернувшись с совещания у Менжинского, Артузов представил заговор в виде крепко скрученного клубка, который коллективу чекистов, и ему в том числе, предстояло размотать по ниточкам. Воедино сплелись все силы контрреволюции: тут и остатки буржуазных партий – от монархистов до кадетов, и офицерское охвостье.

К Артузову стекались многие данные, относящиеся к Национальному центру. Хоть они и были весьма разрозненными, но даже по ним можно было представить масштабы и цели заговора, а также тех, кто стоял во главе него. Прежде всего это загадочный ННЩ.

На допросе, проведенном членом коллегии ВЧК Варлаа–мом Александровичем Аванесовым, Крашенинников показал, что деньги он вез для нужд Национального центра, должен был передать неизвестному ему ННЩ и что в ближайшее время этому Центру от Колчака будут переправлены новые миллионы.

Таким образом, в руках ВЧК оказались три нити: расшифрованная инструкция Деникина о приблизительных сроках восстания, подтвержденная Крашенинниковым версия, что в Москве существует разветвленная контрреволюционная организация Национальный центр, наконец, допущение, что один из ее руководителей – некий ННЩ.

То место, где курьер должен был передать деньги представителю Национального центра, контролировалось чекистами. Но никто за деньгами не пришел.

Обдумывая сообщение о бесплодности засады, Артузов подошел к окну, прижался лбом к стеклу. Приятная прохлада освежила лицо. Стало легче размышлять. А думать он привык, сопоставляя факты, находя в них взаимосвязь. Всплыл в памяти недавно переданный ему разговор. Одна учительница пришла к Дзержинскому и поделилась с ним подозрениями, которые она с некоторых пор стала испытывать к директору своей школы № 76 некоему Алферову Алексею Даниловичу. Слушая ее рассказ, Дзержинский, по обыкновению, смотрел в глаза собеседницы, пытаясь уловить все оттенки их выражения. Когда–то в молодые годы он прочел книгу, в которой рассказывалось о методах чтения по лицам, и уверовал, что глаза человека могут раскрыть его характер и намерения. Действительно, взглядом угрожают и устрашают, приказывают и запрещают, смешат и печалят, отказывают и дают. Для проверки истинности сведений, что директор – враг, председатель ВЧК спросил:

– Все, что вы рассказали, в высшей степени для нас интересно. Но не личная ли неприязнь к Алферову привела вас к нам?

И тотчас глаза учительницы отреагировали на поставленный вопрос. Осуждающим взглядом она выразила свое огорчение – ей в чем–то не доверяют.

Дзержинский конечно же поверил учительнице и дал распоряжение понаблюдать за Алферовым. Вскоре поступили сведения, что директор школы ведет странный образ жизни, на его квартире собираются подозрительные люди – и штатские, и военные. Он поддерживает связи с бывшим крупным деятелем партии кадетов и депутатом Государственной думы Николаем Николаевичем Щепкиным, лояльность которого к советской власти весьма сомнительна.

В ходе размышлений о встрече Дзержинского с учительницей Артузову пришла на ум мысль сопоставлять псевдоним Кока с именем Николай. С усмешкой вспомнил, что до революции в некоторых кругах употребляли пошловато–игривые сокращения: Александр – Алекс, Сергей – Серж, Николай – ну, конечно же, Ника или Кока. А ННЩ? Не начальные ли это буквы имени, отчества и фамилии? Если так, то ННЩ, выходит, Николай Николаевич Щепкин?

Догадка подтвердилась: Крашенинников, после того как его записки, отправленные из тюрьмы через подкупленного караульного, оказались в Особом отделе, признался, что он пытался наладить связь именно с Щепкиным, которому раньше уже был доставлен миллион рублей от Колчака другим курьером.

Руководить арестом Щепкина поручили заместителю начальника Особого отдела Ивану Петровичу Павлуновскому. Тем не менее Дзержинский решил лично участвовать в операции.

Арест Щепкина и обыск в его квартире стали кульминацией в разгроме Национального центра. Председатель ВЧК чувствовал, что нужно быть рядом с подчиненными, все видеть своими глазами, не дать ускользнуть из поля зрения ни одной детали, которая помогла бы разоблачить врага. Щепкин, похоже, был главной фигурой в этой организации, и в его руках находились все нити заговора. А что означало для всех чекистов, привлеченных к операции, в том числе и для Артузова, присутствие председателя ВЧК? Это спокойствие и уверенность в действиях. Но одновременно и огромная ответственность…

Стояла глухая августовская ночь. Безлюдна Трубная площадь, или, как говорили москвичи, Труба. Где–то на пригорке тихо цокает подковами извозчичья лошадь. Группа людей в штатском, выйдя из автомобиля, быстро пересекает площадь, входит в переулок. Здесь бодрствует лишь дворник, охранявший, должно быть, еще с дореволюционных времен покой здешних домовладельцев и зажиточных обывателей.

На какой–то миг Артузов задержался у афишной тумбы на углу Трубной. Тумба была сплошь оклеена плакатами. Ветер уже успел сделать свое черное дело – наполовину сорвал свеженаклеенную листовку и теперь лениво играл ее шуршащим краем. Артузов разгладил бумагу и в желтом отсвете луны разглядел обращение Московского совета к жителям города. Разобрал тревожные слова: «Попытка генерала Мамонтова – агента Деникина – внести расстройство в тылу Красной армии еще не ликвидирована… Тыл, и в первую очередь пролетариат Москвы, должен показать образец пролетарской дисциплины и революционного порядка…»