Показавшееся наконец солнце мало-помалу высушивало камни на площади Испании. Уличные торговцы натягивали навесы над своими цветами; несколько туристов уже успели усесться на еще влажных ступенях лестницы, ведущей к церкви Тринита-деи-Монти. Куарт поднимался на полшага позади архиепископа, ослепленный сиянием света над площадью — как всегда в Риме, яркого и оптимистического, словно доброе предзнаменование. На середине лестницы девушка-иностранка с рюкзаком за спиной, в джинсах и голубой полосатой майке, сидевшая на ступеньке, сфотографировала обоих священников, когда они приблизились к ней: вспышка и дружелюбная улыбка. Монсеньор Спада обернулся к Куарту.

— Знаете что, отец Куарт? — Тон был полураздраженный-полуиронический. — Для священника вы слишком хороши собой. Надо было совсем лишиться ума, чтобы назначить вас отправлять службу в женском монастыре.

— Я сожалею, Монсеньор.

— Не сожалейте: это не ваша вина. Однако должен сознаться, что это меня немного раздражает. Как вы справляетесь?.. Я имею в виду: как вам удается не поддаваться соблазну. Ну, вы понимаете. Женщина как порождение лукавого и все такое прочее.

Куарт расхохотался:

— Молитва и холодный душ, Ваше Преосвященство.

— Я мог бы и сам догадаться. Как всегда, верны уставу, да?.. А кстати, вам не надоедает всегда быть таким правильным, такой паинькой?

— Это коварный вопрос, Монсеньор. Ответ в любом случае был бы чреват далеко идущими последствиями.

Несколько мгновений Паоло Спада искоса смотрел на него, затем одобрительно мотнул головой.

— Согласен. Вы выиграли. Ваша добродетель снова выдержала экзамен, но все же я не теряю надежды. Когда-нибудь я таки поймаю вас.

— Конечно, Монсеньор. Ибо грехи мои неисчислимы.

— Заткнитесь, — потребовал Спада. — Это приказ.

— Как будет угодно Вашему Преосвященству.

Добравшись до обелиска Пия VI, архиепископ обернулся, чтобы окинуть взглядом убегающую вниз лестницу и девушку в полосатой майке.

— А что касается вечного спасения, — сказал он, — помните старую пословицу: если священнослужителю удастся до пятидесяти лет держать свои руки подальше от денег, а ноги — от женской постели, то у него неплохие шансы спасти свою душу.

— Этим я и занимаюсь, Монсеньор. Но мне осталось еще двенадцать лет до финишной черты.

— Не беспокойтесь. Я подозреваю, что вас мучают иные соблазны. — Он пристально посмотрел на Куарта, затем преодолел через одну последние ступени и закончил: — Но все-таки не забывайте и о холодном душе, сын мой.

Они миновали импозантный фасад отеля «Хасслер Вилла Медичи» и вышли на Виа-Систина. Ателье не бросалось в глаза; лишь небольшая скромная табличка на дверях, раскрывавшихся только перед элитой курии — за исключением Пап. Лишь они пользовались привилегией быть обслуженными на дому: Кавалледжери и сыновья, получившие еще из рук Льва XIII титул, равнозначный довольно высокому священническому сану, сами ездили в Ватикан на примерки.

Архиепископ с отсутствующим видом скользнул взглядом по табличке: очевидно, мысли его были заняты другим. Потом он поднял лицо к небу, а затем глаза его в коричневых прожилках, обратившись на стоящего перед ним священника, в упор оглядели его костюм безупречного покроя и простые серебряные запонки на манжетах рукавов черной шелковой рубашки.

— Послушайте, Куарт. — Это обращение напрямую, по фамилии, придало его словам такую же суровость. — Речь идет не только о грехе гордыни и желания власти — грехе, которому не чужд никто из нас. Превыше наших личных слабостей и наших методов мы с вами, и даже Ивашкевич с его зловещим окружением… и даже Его Святейшество с его раздражающим фундаментализмом… все мы ответственны за веру миллионов человеческих существ в непогрешимую и вечную Церковь. — Глаза архиепископа продолжали буравить Куарта. — И одна лишь эта вера, искренняя, несмотря на наш цинизм, свойственный всем, кто имеет отношение к курии, оправдывает нас. Одна лишь, эта вера. Без нее и вы, и я, и Ивашкевич были бы просто лицемерными мерзавцами… Вы понимаете, что я пытаюсь довести до вас?

Куарт выдержал взгляд и слова Мастифа, не моргнув глазом.

— Абсолютно, Монсеньор, — спокойно ответил он.

Под прицелом глаз архиепископа он почти инстинктивно принял позу швейцарского гвардейца, вытянувшегося перед офицером: локти прижаты к бокам, большие пальцы опущены точно вдоль боковых швов брюк. Монсеньор Спада еще несколько секунд прищурившись смотрел на него, потом, казалось, немного расслабился и даже изобразил на лице нечто вроде улыбки.

— Надеюсь, так оно и есть. — Теперь прелат уже улыбался по-настоящему. — Я правда надеюсь. Ибо что касается меня, то, когда я предстану перед небесными вратами и этот ворчливый старикан-рыбак выйдет мне навстречу, я скажу ему: Петр, не будь слишком уж строг к старому центуриону, солдату Господа нашего Иисуса Христа, который немало потрудился, откачивая грязную воду из трюма твоего корабля. В конце концов, даже старику Моисею пришлось втихаря воспользоваться мечом Иешуа. Да и ты сам прирезал Малха, чтобы защитить Учителя.

Теперь, представив себе эту картину, рассмеялся Куарт:

— В таком случае, Ваше Преосвященство, мне хотелось бы оказаться там прежде вас. Думаю, они вряд ли примут дважды одно и то же оправдание.

Приехав в какой-либо город, я всегда прошу назвать мне двенадцать самых красивых женщин, двенадцать самых богатых мужчин и того человека, который может отправить меня на виселицу.

Стендаль. Люсьен Левен

Селестино Перехиль, телохранитель и помощник банкира Пенчо Гавиры, раздраженно листал журнал «Ку+С». Он делал это на ходу, по дороге в бар «Каса Куэста», расположенный в самом сердце севильского квартала Триана. Настроение Перехиля было не из лучших, и тому имелось три причины: язва желудка, никак не желавшая зарубцовываться, деликатное поручение, из-за коего ему и пришлось отправиться на другой берег Гвадалквивира, и обложка журнала, который он держал в руках. Перехиль был невысокого роста, коренастый, нервный человечек, прятавший раннюю лысину под зализанными наверх, от пробора над самым левым ухом, жирноватыми волосами. Его жизненными пристрастиями являлись: белые носки, кричаще-яркие галстуки из набивного шелка, двубортные пиджаки с золотыми пуговицами и шлюхи из американского бара. А также, и превыше всего перечисленного, магическое переплетение чисел на зеленом сукне любого казино, куда его еще пускали. Именно поэтому язва в тот день и отравляла ему жизнь больше обычного. Так же как и встреча, на которую он шел с такой неохотой. Что же касается «Ку+С», то его обложка только еще более усугубляла его скверное настроение. Даже если ты абсолютно бессердечный человек (а Селестино Перехиль был именно таким), вряд ли тебе удастся созерцать спокойно снимок жены твоего шефа с другим мужчиной. А особенно когда ты сам и продал журналистам информацию, необходимую для того, чтобы сделать такое фото.