– Как вы можете объяснить, что отряд профессионалов столь высокого класса, как группа Игоря Климова, был уничтожен столь быстро и практически до единого человека?

Меня допрашивали уже битых два часа. Правда, с двумя небольшими перерывами. Даже кофе дали попить. С пирожками, видимо, домашними.

– Как я уже говорила, у нас не было оружия. Вы же знаете, на территории других государств мы работаем без боевого оружия, – меня заставляли уже по третьему разу повторять одно и то же.

– Я не это имею в виду, – устало покачал головой допрашивающий меня немолодой мужчина в штатском, видимо, тоже уставший от одинаковых ответов. – Вас ведь вычислили и уничтожили, не дав выполнить поставленной задачи. Выходит, вы где-то засветились. Такое с группой Игоря Сергеевича произошло впервые…

– Такое всегда происходит в первый и последний раз, – довольно дерзко отозвалась я.

– Итог спецоперации: вся группа, кроме вас, Инга Валентиновна, уничтожена, Вишняк убит. И мы по-прежнему ничего не знаем о Лимме. А вся Европа теперь полгода будет говорить об ужасной «русской мафии», – произносит немолодой в штатском и переглядывается с молодым брюнетом в офицерской форме с петлицами военного юриста.

Этот немолодой в штатском – председатель комиссии по внутренним расследованиям. Ранее я его не видела, но он не меньше чем генерал-лейтенант. Причем из тех генерал-лейтенантов, которые лишний раз не любят светиться в прессе и по телевидению. Ну а брюнет с офицерской выправкой – следователь по особо важным делам. Причем не просто «следак-важняк», а следователь, имеющий допуск к государственной тайне. Его задача все запротоколировать и передать дело в суд. Начальник отдела спецопераций генерал Лазарев находится здесь же, но он по обыкновению молчалив и незаметен. Внимательно вслушивается в каждый вопрос и еще больше в ответ.

– Лимм разговаривал со мной по-русски. Очень чисто, без акцента, как коренной россиянин, – решаю перевести разговор в другое русло.

Председатель комиссии переглядывается с начальником управления Лазаревым, но тот спокоен и молчалив, точно забронзовевший.

– Ну и что из этого? – спрашивает меня председатель. – Лимм наш соотечественник? Вполне возможно. Что дальше?

– Дальше? Дальше вы не дали мне договорить, задали какой-то не имеющий отношения к делу вопрос. – Мне удалось-таки сдерзить и немного осадить председателя. – Так вот перед смертью полковник Канторов узнал Лимма.

– Канторов узнал Лимма? – Этот вопрос задает мне начальник управления спецопераций генерал Лазарев.

Это его второй вопрос. Первый был: «Как вы себя чувствуете, Инга Валентиновна?»

– Да, – ответила я и тут же уточнила: – По голосу. Ранее, по фотографии, Алексей Алексеевич не опознал его. Может быть, Лимм сделал пластическую операцию?

Начальник управления знать этого не может, поэтому вновь погружается в молчание и бесстрастность.

– Инга Валентиновна, вы не первый год в нашей профессии, – заводит речь председатель. – Увы и ах, но мы сейчас не можем верить вам на слово.

Мне нечего ему ответить. В самом деле, мне и самой себе трудно поверить, что этот Лимм подарил мне жизнь. Между тем в соседнем кабинете высокие чины из СВР и контрразведки беседуют с Корсаром.

– Вы курите? – спросил меня следователь, доставая пачку сигарет.

– Нет. Но от рюмки коньяка не откажусь.

Никто не изобразил даже подобия улыбки. Следователь переглянулся с председателем и начальником управления как с более старшими по званию и должности.

– «Таврия» устроит? – спросил председатель.

– Устроит.

Самое смешное, что коньяк мне приносят. Причем вместе с долькой лимона и бутербродом с красной икрой. Правда, компании мне никто не составляет, пью коньяк и наслаждаюсь икрой и лимоном в одиночестве. Главный мучающий меня вопрос – выпустят ли меня из Лефортова? Следственный изолятор ФСБ рядом. Отправят, как миленькую, в камеру, комфортабельную, со всеми удобствами, телевизором и свежим бельем. Может быть, даже ДВД-приставка там имеется. Со старыми советскими фильмами, новые я не смотрю. Начальник управления должен знать вкусы своих подчиненных. Мне в камеру не хочется. Мне бы к бабушке в деревню, и чтобы был летний вечер, горел костер и дымил самовар. Но это невозможно. Ни сейчас, ни вообще когда-либо. Бабушка умерла, ее домик отец и дядюшка переделали под коттедж. Тоже хорошо, но я с самого раннего детства привыкла к бабушкиной хибарке.

– Что-нибудь еще желаете? – спросил следователь, когда я покончила с икрой и коньяком. – Если нет, продолжим разговор.

Не допрос, разговор. Уже хорошо.

– Продолжим, – киваю я.

– В какой момент по вам открыли огонь?

Вопрос совершенно идиотский, просто-таки кретинский. То, что мы угодили в хитро подготовленную засаду, не вызывает никаких сомнений. Нет, господам дознавателям точное время нужно.

– Вас интересует, почему меня не сразили автоматные очереди? – устало интересуюсь вместо четкого ответа.

– Да. Поймите нас правильно, Инга. – Председатель уже обращается ко мне без отчества, ну и ладно. – Изложенная вами версия трагических событий, мягко говоря…

– Вы мне не верите, я это уже слышала, – еще более усталым движением киваю головой.

Меня спас полковник Канторов. Спас дважды за сутки. Я уже говорила это, повторять не хочется.

– Я осталась жива и теперь должна ответить и за живых и за погибших?

Этой банальной фразой я хочу положить конец затянувшейся беседе. Мне нечего больше добавить, пусть отправляют в камеру, заводят дело. У них еще есть Корсар, и ему в свою очередь есть что рассказать.

– А в каких отношениях вы были с погибшими офицерами спецгруппы? – задает совершенно дурацкий в данной ситуации вопрос следователь-брюнет.

– Мало ли кто как к кому относился? – раздраженно отзываюсь я.

– Лучше отвечайте! – настаивает следователь.

– Отношения теплые, дружественные и сугубо служебные, – удовлетворяю я следовательское любопытство.

– Хорошо, Инга, на сегодня беседа окончена, – подвел наконец итог председатель.

И в которой раз акцентировал внимание на том, что у нас беседа, а не допрос, пусть даже в стенах следственного управления.

Покинув Лефортовское здание, я поняла, что времени у меня очень немного. Сейчас за мной еще не пустили «наружников», не установили тотального наблюдения, и этим коротким временем надо воспользоваться. Канторов узнал Лимма! Идти надо от этого. Что я знала о самом Канторове? Орденоносец-десантник, участник нескольких войн, командир разведывательно-диверсионного подразделения. И еще отличный мужик, нарушивший служебную инструкцию, но при этом спасший меня от грабителей. Игорь зачитывал его личное дело. В разведгруппу полковника ВДВ Алексея Канторова входило всего три человека, включая его самого. Игорь назвал их фамилии. Кажется, Гриднев и Касаткин. Да, да – у меня автоматическая профессиональная память на фамилии. Это маленькое подразделение могло выполнить самое сложное и опасное задание, втроем они провели операцию по освобождению десятка российских пленных, которых держали высоко в горах. Подробностей Игорь не сообщил, но было ясно, что полковник и двое его подчиненных ребята лихие, редкой выучки и храбрости… И еще – спецгруппу Игоря Климова выдал тот, кто был хорошо осведомлен о целях и подробных деталях операции. Этот человек очень опасен, и если еще жив, то сделает все возможное, чтобы свалить всю вину на меня или же… Заставит меня замолчать навсегда, как говорят у армейских, отправит в «бессрочный дембель». И не исключено, что этот человек совсем рядом, очень близко.