Однако он ошибался. Нэте лишь ушла в себя. Туда, где смешались чувства отчаяния и поражения, перепутались все причинно-следственные связи, и лицо Курта Вада пылало так ясно, словно подсвеченное огнем преисподней.

Если бы не он, все в ее жизни сложилось бы иначе.

Если бы не он и кое-кто еще…

Нэте подавила в себе желание закричать и разразиться рыданиями. Она пообещала сама себе, что так просто не умрет, что все эти люди должны осознать, чего они ее лишили.

Она слышала, как врачи покидают комнату. Они уже забыли о ней. Теперь все их внимание сосредоточилось на следующей палате.

После похорон матери обстановка в доме стала более холодной, Нэте была тогда очень восприимчивой пятилетней девочкой. К божьему слову и молитвам надлежит обращаться лишь по воскресеньям, говорил отец. И Нэте выучилась словам, с которыми другие девочки знакомятся много позже. Коллаборационистов, сотрудничавших с немцами и ремонтировавших для них оборудование в Оденсе, называли в той среде «гнусным сучьим отродьем», а тех, кто выполнял их поручения, – «вонючими задницами».

В их доме лопату называли лопатой, а мошонку – мошонкой.

А хочешь разговаривать культурно – поищи другое место.

Так что в первый же свой день в школе Нэте узнала, что такое пощечина.

Шесть десятков учеников выстроились перед школьным зданием, Нэте была в первом ряду.

– Твою мать, сколько тут детей! – громко изумилась она – и тем самым пробудила не угасающее с той поры негодование и гнев своей первой учительницы и ощутила действенность ее правой руки.

Чуть позже, когда краснота на щеке сменилась синяком, девочка по настоянию нескольких третьеклассников деревенской школы, готовящихся к конфирмации, поделилась с ними рассказами своих старших братьев о том, что можно двигать крайнюю плоть назад и вперед, пока из члена не брызнет.

В тот же вечер она в рыданиях сидела в комнате для прислуги, пытаясь объяснить отцу, откуда взялись кровоподтеки на ее лице.

– Наверняка ты сама виновата, – изрек отец.

На этом беседа закончилась. Он был на ногах с трех часов утра и уже утомился. Отец жил в таком режиме, с тех пор как старший сын получил работу в Биркельсе, а близнецы отправились на заработки в Виде Сэнде.

Затем время от времени из школы на Нэте поступали жалобы, однако отец никогда не относился к ним всерьез.

И маленькая Нэте ничего не понимала.

Спустя неделю после несчастного случая одна из молодых медсестер подошла к кровати и спросила, нет ли у нее кого-то из знакомых, с кем можно было бы связаться.

– Мне кажется, вы единственная из пациентов отделения, кого никто не навещает, – сказала она.

Естественно, медсестра просто пыталась разговорить Нэте, однако в результате женщина еще сильней замкнулась в себе.

– Нет, у меня никого нет, – ответила она и попросила дать ей возможность полежать в покое.

Тем же вечером пришел молодой адвокат из Марибо, представившийся куратором имущества мужа и уведомивший о том, что скоро ей придется подписать некоторые бумаги, чтобы начался суд по вопросам наследства. Ее состояние он во внимание не принимал.

– Нэте, у вас уже есть идеи, как вы будете развивать бизнес вашего супруга? – спросил адвокат, словно данная тема не раз обсуждалась между ними ранее.

Она покачала головой. Как он может задавать ей такие вопросы? Она работала лаборанткой. Познакомилась со своим мужем на его собственном предприятии – он уже давно им владел, – вот и всё.

– Вы сможете присутствовать на похоронах завтра? – спросил адвокат затем.

Нэте закусила губу. Она почувствовала, как останавливается дыхание и вместе с ним замирает весь мир. Как свет на потолке стал вдруг слишком резким.

– На похоронах? – Больше она ничего произнести не смогла.

– Да. Сестра вашего мужа Тина позаботилась об организации похорон совместно с нашим адвокатским бюро. Указания вашего супруга предельно ясны, а потому отпевание и все прочие процедуры состоятся в церкви Стоккемарке завтра в 13.00. В соответствии с его желанием провести церемонию без пышности, присутствовать будут лишь самые близкие люди.

Больше слушать она не могла.

Ноябрь 2010 года

Новый телефон в кабинете Ассада был поистине уникальным. Как пражские куранты, он принимался трезвонить с максимальной громкостью, и если хозяина не оказывалось на месте, чтобы снять трубку, приходилось выслушивать множество тактов, прежде чем он наконец прозвонится. Два раза Карл попросил Ассада убрать эту штуку, однако тот возразил, что казенный телефон тоже звонит громко, а раз уж у него нашлась эта вещица, почему бы не пользоваться ею?

«Друзья – самые злейшие враги», – подумал Карл, когда телефон в очередной раз позвонил и пришлось поднимать ноги, которые так удобно лежали на выдвинутом нижнем ящике письменного стола.

– И все-таки тебе наконец придется сменить этот чудовищный аппарат! – заорал он, в то время как Ассад что-то мычал у себя в офисе.

– Ты слышал, что я только что сказал? – спросил Мёрк, когда шмыгающая носом шарообразная голова появилась в дверях.

Ассад не ответил. Возможно, нежелательный вопрос спровоцировал его внезапную глухоту.

– Звонил Бак, – вместо этого заявил Ассад. – Он говорит, что стоит на Эскильсгэде перед квартирой на подвальном этаже, где живет тот самый литовец, напавший на его сестру.

– Что ты такое мелешь? Берге Бак? Дьявол, надеюсь, ты бросил трубку?

– Нет, он сам бросил трубку, но перед тем успел сказать, что если мы не приедем, то тебе же будет хуже, Карл.

– Мне? Так почему же он тогда звонит тебе?

Ассад пожал плечами.

– Я был здесь ночью, когда он приходил и положил папку с делом на стол Розы. Его сестра подверглась нападению, ты ведь знаешь?

– Безусловно.

– Он сказал, что знает, кто ее обезобразил, на что я ему ответил, что надо действовать решительно.

Карл взглянул в темные покрасневшие от лихорадки глаза Ассада. Что, черт возьми, случилось с его башкой? Чем же она набита?

– Боже мой! Он больше не полицейский. По-датски это называется самосуд – то, в чем он хочет нашего участия. Уголовное преступление! Ассад, знаешь, что потом последует? Дармовые харчи на протяжении довольно долгого периода времени, а когда в один прекрасный день ты покинешь каменный мешок, у тебя на столе вообще не будет никакой еды. Прощай, друг.

– Понятия не имею, о каком мешке ты толкуешь и к чему сейчас разговоры про еду. Мне вообще в горло ничего не лезет, когда я так сильно пристыжен.

Карл покачал головой.