Его слова сменились невнятным бормотанием, когда каменный взгляд Синка прошелся по шеренге, но сосед услышал, как он добавил с убежденностью, трогательной при данных обстоятельствах:

— Этого не случилось бы, будь Темпус здесь.

— Дирила, Дирила, услышь — о, услышь! — распевала толпа.

«Слышу, слышу» — доносилось эхо от обвалившихся колонн и стен, а может быть, «бойтесь, бойтесь»

— Смилуйся… — послышался протяжный крик.

По толпе пробежала крупная дрожь, и воины напряглись, зная, что сейчас последует.

Огни факелов задрожали от порывов ветра — влажного ветра, подувшего с моря. Ветер налетел снова, и вокруг стало заметно темнее, так как оказались задутыми многие факелы. Один жрец беспомощно вскинул руки, пытаясь удержать срываемый ветром головной убор, и толпа сразу же бросилась в драку за золотое шитье и драгоценные камни. Затем где-то над морем прогрохотали раскаты грома, и первые капли дождя загасили оставшиеся факелы

Дождь зашипел на углях сожженных домов и смыл пепел с крыш тех домов, которые уцелели. Дождевая вода пронеслась по мостовым, сбежала в канавы, заполнила сточные трубы, вынося их опасное содержимое в реку и дальше в море. Дождь очистил воздух от запаха крови, оставив после себя свежесть озона Люди, мгновение до этого рычавшие словно звери, стояли, подняв лица к ставшим внезапно благодатными небесам, и неожиданно для самих себя обнаруживали, что текущая по их лицам вода смешана со слезами.

Жрецы, ворча, поспешно убирали утварь под навесы, а толпа рассеивалась, словно капли фонтана, и вскоре обрадованным солдатам позволили сломать строй и искать укрытия в бараках

Всю ночь чистый дождь барабанил по крышам города. Иллира открыла окно, впуская холодный воздух, и, вернувшись к Латилле, увидела на натянутой коже девочки влажный пот. С затуманившимся взором она укрыла Латиллу одеялом, затем с опаской подошла к столу Лало.

От дуновения влажного воздуха карты трепетали, словно живые существа. С бешено колотящимся сердцем С'данзо принялась снова раскладывать их.

Утром солнце взошло над начисто вымытым городом.

А на персиковом дереве Джиллы появилась новая почка…

В конце широкой дороги, у пристани, где на месте уничтоженного пожаром склада рыбоглазые бейсибцы выстроили завод по производству стекла, такой же чуждый городу, как и сам рыбий народ, заплативший за строительство, огромный мужчина в изодранной в лохмотья одежде одиноко восседал на коне цвета грязи и смотрел на надвигавшуюся с моря грозу.

Летом грозы в Санктуарии перестали быть редкостью. Эта буря, громкая, как раненый медведь, и темная, как глаз ведьмы, очистила пристань от народа, и мужчина наблюдал за ней из тени двух нависших крыш: в настоящее время в этом разрушенном беспорядками Мире Воров, внезапно лишенном магии, приводившей его в движение, частые грозы означали, что новый и еще неуправляемый бог, Буревестник, пока что не вступил в свои права.

Гиганту, сидящему на коне, чей наряд из грязи никоим образом не скрывал его необыкновенной подпруги и разума в глазах, было совершенно наплевать на бога, стоявшего за бурей, если можно было, не покривив душой, назвать таковым первозданный хаос, зовущийся Буревестником.

Гиганту было наплевать — и больше, чем он склонен был признавать сам — на дочь этого бога, Джихан, прозванную Пенорожденной, — выражение страсти Буревестника к ветру и волнам, — которая была помолвлена с Рэндалом, Тайзианским колдуном, и застряла в Санктуарии, пока брак не будет заключен или же, наоборот, отменен. Гигант был настолько заинтересован, что осмелился возвратиться в Санктуарий, хотя город был обречен императорским указом и глупостью населяющих его эгоистичных людей, обречен на полное уничтожение после новогоднего праздника, когда должно будет истечь время, милостиво предоставленное новым ранканским императором Тероном принцу-наместнику Кадакитису для восстановления в городе законности и порядка.

После того как порядок восстановлен не будет, на город двинутся императорские полчища — «даже если потребуется по воину на каждого бродягу, по стреле на каждого бунтовщика», говоря словами Терона, — и тогда воровской мир перестанет быть призрачным раем

Усмирение непокорных городов было страстью Терона. Усмирение кишащего колдовством Санктуария прежде не представлялось возможным, но не теперь: враждующие между собой ведьмы и жадные жрецы сообща ухитрились уничтожить обе нисийские Сферы Могущества до наступления весны, образовав дыры в колдовском покрывале Санктуария и ослабив его защитный пояс.

И город в конце концов стал таким, каким давно уже называли его бойцы Священного Союза Темпуса: по-настоящему проклятым. То, что проклятие это стало следствием жадных игрищ его плебса, а не огненного столпа, поднявшегося из дома в центре города и бросившего вызов небесам, не удивило Темпуса.

То обстоятельство, что никто в городе, не считая ослабленных колдунов и горстки бессильных жрецов, не знал правды — того, как Санктуарий уничтожил свою небесную благодать и оказался покинутым более осторожными богами его пантеона — удивляло даже непоколебимого Риддлера, в настоящий момент направлявшего своего коня в сторону грозы, на северо-восток, к Лабиринту

Он не испытывал щемящей ностальгии по старым временам, когда в одиночку ездил по этим улицам, будучи дворцовым цербером, и состоял на службе у Кадакитиса, проверяя пылкость принца в защите интересов Ранканской империи, которая предпочла ему Терона. Но он ощутил искорку сожаления, проходя мимо пристани, откуда Никодемус, его любимец среди наемников, ушел в море, направляясь на Бандаранские острова вместе с двумя детьми бога, возможно, единственной надеждой Санктуария.

Итак, возможно, был единственной надеждой человека, выбравшего имя Темпус после того, как тот осознал, что само время проходит мимо него. Но надежды эти относились к санктуарийцам, детям проклятых, смуглым илсигам, которых и ранканские, и бейсибские угнетатели называли «червями», и к женщинам, несущим в себе колдовскую кровь нисибиси и сосущих самую чистую кровь летних ночей Санктуария, — ко всем, кроме него самого.

Темпус был избавлен от всех обязанностей, кроме тех, которые подсказывала ему совесть. И сюда он прибыл только для того, чтобы завершить приготовления, ведущиеся с конца зимы, после того как Терон предложил ему исследовать неведомый восток и пообещал прекратить преследования тех, кого Темпус решил нанять для этого предприятия.

Возможно, во время предстоящего путешествия на восток он вновь обретет своих пасынков, Священный Союз парных бойцов в компании нескольких наемников-одиночек, а также бойцов Третьего отряда коммандос, имеющего дурную славу самого беспощадного в Рэнке воинского подразделения.

И если немедленное отбытие его из Санктуария не определит судьбу города, то тогда Темпус не переживет великое множество своих врагов. Но не это обстоятельство заставило его приехать из столицы, чтобы снова попасть на заваленные отбросами улицы, где во время открытых беспорядков не признававшие закона горожане сражались друг с другом, квартал на квартал и один на один из-за цвета глаз, кожи или небесных предпочтений.