– А у тебя неплохо получается, – сказал он, снял куртку и решительным шагом направился в гостиную, где его поджидал рояль. Он сел за него, словно обреченный до конца жизни сидеть перед этой оскаленной зубастой пастью, провел пальцами по зубам-клавишам, вздохнул. Подумал, что должен же быть в мире какой-то порядок. Что раз Нина жарит гренки, то он должен сидеть за роялем и сочинять музыку.

Хотя… Стоп! А что ему конкретно сочинять, если он даже еще не освежил в памяти повесть Бунина?

Но за рояль-то он уже сел. А потому принялся наигрывать попурри из собственных сочинений. Сначала тихо, осторожно, словно пробуя на вкус звуки, потом – все более страстно прикасаясь к клавишам.

Герману казалось, что он играет уже долго, но и остановиться он не мог. Он словно хотел оправдаться перед самим собой за вынужденное бесплодие, доказывая, что еще недавно он мог придумывать красивые мелодии, и это были его собственные, им производимые звуки, значит, он может, может сочинять хорошую музыку, просто надо немного подождать, когда в душе созреет определенное настроение…

– Как красиво… – услышал он совсем рядом, повернул голову и обмер, увидев рядом с собой Нину. Она смотрела на него с искренним, как ему показалось, восхищением. – Какие чудесные мелодии! Прямо до мурашек…

И вдруг она, подняв плечи, вновь, как ночью, закрыла лицо руками. И что-то трагическое было в ее силуэте, во всем ее облике, в этом скрытом нежными ладонями лице.

Герман взял аккорд левой рукой, затем дважды повторил его, и правая рука его, словно независимо от него, тоже взяла несколько нот, затем мизинец достал высокую пронзительную ноту, облагородив фрагмент начала мелодии. Совершенно невероятное сочетание звуков! Он повторил тему, немного развил ее и почувствовал, как к голове его приливает кровь, как ему становится трудно дышать. Что это, свежий воздух? Запах кофе? Вид плачущей девушки-убийцы?

Молниеносным движением руки он схватил карандаш, набросал воспроизведенную им мелодию и неожиданно почувствовал щемящую боль в груди. Он даже застонал и тотчас застыдился нахлынувших на него чувств.

Что-то произошло в воздухе, приоткрылось что-то невероятно высокое, космическое, впустив в душу Германа ожерелье из драгоценных звуков… Мелодию!

Мелодия была богатая, способная развиваться и разветвляться, переливаясь всеми оттенками минора, к тому же – он откуда-то это знал – запоминающаяся сразу же.

Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он извлек из рояля первые звуки, но, очнувшись, понял, что Нина так и стоит рядом с ним, и плечи ее подрагивают. Нетрудно было догадаться, что до нее, до этой давно повзрослевшей девочки, только сейчас начал доходить весь ужас того, что она сотворила. И что если поначалу ее обуревал страх перед тюрьмой, ее холодом и вонью, не говоря уже о леденящем ворохе неизбежных унижений, то сейчас, вполне возможно, она начинает испытывать страх другого рода – ужас от того факта, что она убила двоих людей. Лишила их жизни. Хладнокровно.

Легкое покалывание в кончиках пальцев свидетельствовало о том, что кровь его забурлила с новой силой и что эта новая сила наполнила не только сосуды, но и его душу. Он знал это свое состояние – какого-то необычайного обновления и радости, это предвкушение интересной большой работы. Мелодия, «скелет» которой он порывистым почерком набросал на нотной бумаге, продолжала жить в нем, разбухая и развиваясь, словно разливалась густейшими кровеносными сосудами побочных тем. Он уже слышал их, они уже жили в нем…

– Ну же, хватит, возьми себя в руки! – Какой же он сейчас был добрый! – Нина, давай позавтракаем, а потом уж вместе решим, как следует поступить, чтобы тебя не вычислили.

– Да, да, хорошо, – она отняла ладони от мокрого лица и покорно последовала за ним на кухню.

На столе он увидел тарелку с гренками и понял, что, оказывается, страшно проголодался.

– Выглядит очень аппетитно!

– Хорошо, что ты не считаешь калории, как некоторые. И вообще, ты нормальный, адекватный. Не то что Роман!

– Роман? – Герман посмотрел на нее с видом человека, которому показалось, что он ослышался. – Ты сказала – Роман?

– Ну да! Его зовут Роман.

– И кто же у нас Роман?

– Расслабься. Ешь гренки. – Она подбодрила его взглядом. – С ним-то все хорошо. Другое дело, что он остался теперь без квартиры. Но это уж его проблемы. И почему я должна делиться с ним своей собственной жилплощадью?!

– Ты лучше скажи – как мне реагировать на все то, что ты мне только что сказала? Не обращать внимания или расспросить из вежливости? – Он вдруг (неожиданно для себя) принял решение вообще не обращать на нее внимания – до тех пор, пока ему не покажется, что время ее пребывания в его доме подошло к концу. Он еще и сам не знал, как он об этом узнает, но после всего произошедшего с ним у рояля у него появилась некая внутренняя уверенность: пока что он все делает правильно. Что же будет потом, никто же не знает.

– У тебя не получится совсем уж не обращать внимания, ты же должен знать, кто с тобой живет.

– Не со мной, а у меня, – поправил он ее, откусывая с хрустом кусочек поджаренного хлеба. – Но ты права. Я даже не знаю полностью твоего имени. Нина… А фамилия?

– Нина Вощинина, могу показать тебе паспорт.

– Покажи, – не растерялся он, решив не играть в данном случае в вежливость. Раз он оказал ей приют, то вправе заглянуть и в паспорт девушки-убийцы. Так, на всякий случай.

Нина кивнула, вышла из кухни и вернулась с паспортом.

Да, она на самом деле Нина Яковлевна Вощинина, двадцати пяти лет от роду, проживает в Москве на Трубной улице. С пропиской, таким образом, все в порядке. Вот только она не замужем! Во всяком случае, штамп регистрации брака отсутствует.

– Так ты не замужем была за своим Вадимом? Официально?

– Замужем, – со вздохом ответила она, уселась напротив Германа со скучающим видом. – Просто паспорт потеряла, мне сделали новый, а штамп – зачем он мне? Лишняя суета.

– А квартира чья? Вадима? Или твоя?

– Наша общая, теперь она будет полностью моя, и я ни за что больше не свяжусь с мужчиной и уж тем более никогда не выйду замуж! Хочется покоя и свободы.

– А кто ты по образованию? Какая у тебя профессия?

– Я работала в школе, психологом. До недавнего времени.

– Как это?

– Когда все это произошло, я просто не вышла на работу. Я же рассказывала!

– После того, как убила…

– Как убила свою мачеху.

Герман нахмурил брови:

– Нина, хватит валять дурака и разыгрывать меня! О какой мачехе ты говоришь?

– О своей мачехе, которую я убила позавчера.

– Ты в своем уме?!

– С мозгами у меня все в порядке, а вот Ритка просто помешалась на почве любви и ревности!