Сплетя руки в паху, толстяк НКС глядел в окно и удовлетворенно покачивал головой, точно аллигатор на мелководье в солнечный денек. Никого из нас не замечая, он с воодушевлением истинного ценителя наблюдал, как новые самолеты «Китайских южных авиалиний» с дельфиньими носами ездят мимо облупленных 737-х «ЮнайтедКонтиненталДельтамерикэн» и равно паршивых «Эль-Алей».

После трехчасовой технической задержки мы наконец сели в самолет, и молодой человек в повседневном деловом костюме прошел по салону, снимая нас всех на видео; он то и дело переводил камеру на толстяка, а тот краснел и отворачивался. Оператор похлопал меня по плечу и на неторопливом южном английском велел посмотреть прямо в его угловатую антикварную камеру.

— Зачем? — спросил я. Этой чуточной крамолы ему, видимо, оказалось достаточно, и он отошел.

Мы взлетели; я постарался выбросить из головы и человека с камерой, и выдру, и толстяка. Возвращаясь из туалета, вместо этого Жирдяя я увидел лишь пастельный сгусток в углу, осиянный солнцем небесных высот. Я вынул из сумки потрепанный томик рассказов Чехова (жаль, что не могу читать его по-русски, как мои родители) и раскрыл на повести «Три года» — истории некрасивого, однако порядочного Лаптева, сына богатого московского купца, влюбленного в красавицу Юлию Сергеевну, которая существенно его моложе. Я надеялся отыскать полезные рекомендации ввиду соблазнения Юнис Пак и преодоления конфликта обликов. В какой-то момент Лаптев предлагает Юлии Сергеевне руку и сердце, и она сначала отказывает ему, а затем передумывает. Особенно меня вдохновил нижеследующий пассаж:

[Красавица Юлия Сергеевна] замучилась, пала духом и уверяла себя теперь, что отказывать порядочному, доброму, любящему человеку только потому, что он не нравится [выделено мной], особенно когда с этим замужеством представляется возможность изменить свою жизнь, свою невеселую, монотонную, праздную жизнь, когда молодость уходит и не предвидится в будущем ничего более светлого [выделено мной], отказывать при таких обстоятельствах — это безумие, это каприз и прихоть, и за это может даже наказать бог.

Из одного этого абзаца я сделал троякий вывод.

Пункт первый. Я знаю, что Юнис не верит в Бога и жалеет о своем католическом образовании, а значит, чтобы она полюбила меня, бесполезно взывать к божеству и его бесконечным карам, однако, подобно Лаптеву, я воистину «порядочный, добрый, любящий человек».

Пункт второй. Жизнь Юнис в Риме, сколь ни чувствен и ни прекрасен этот город, мне видится «невеселой, монотонной» и откровенно «праздной» (ну да, она волонтерствует пару часов в неделю у каких-то алжирцев, что ужасно мило, но, скажем прямо, не работа). Далее: я, конечно, не из богатой семьи, как чеховский Лаптев, но уровень моих ежегодных расходов составляет двести тысяч юаней, что даст Юнис некоторую свободу в сфере Розницы и, возможно, «изменит ее жизнь».

Пункт третий. Невзирая на все вышеизложенное, чтобы Юнис полюбила меня, одних денег недостаточно. Ее «молодость уходит и не предвидится в будущем ничего более светлого», как выразился Чехов о своей Юлии Сергеевне. Как мне воспользоваться этим обстоятельством применительно к Юнис? Как вынудить ее подстроить свою молодость к моей немощи? Похоже, в России девятнадцатого века дела с этим обстояли попроще.

Кое-кто из пассажиров первого класса на меня косился — ну еще бы, я ведь книжку открыл.

— Кренделек, эта штуковина воняет мокрыми носками, — сообщил молодой качок, сидевший рядом, старший альфа-самец по кредитам в «ЗемляОзерДжМФорд». Я поспешно запрятал Чехова в сумку и затолкал ее в глубину багажной полки. Пассажиры вновь уставились в свои мигающие дисплеи, а я вытащил эппэрэт и принялся громко тыкать пальцем в кнопки — вот, мол, как я люблю цифровые штучки, — а сам нервно оглядывал мерцающую пещеру салона, где одуревшие от вина богатые путешественники погрузились в свои электронные жизни. Тут вернулся молодой человек в деловом костюме и с камерой, остановился в проходе и давай снимать толстяка, чуть язык не вывалив от тупого злобного удовольствия (жертва его между тем спала или прикидывалась, будто спит, зарывшись головой в подушку).

Я искал улики против Юнис Пак. В сравнении со своими ровесниками возлюбленная моя была девушкой скромной, и ее цифровой след оказался скуден. Пришлось заходить с фланга, через сестру Сэлли и отца, агрессивного подиатра доктора Сэма Пака. Я подрочил свой перегревшийся от похоти эппэрэт и нацелил индийский спутник на южную Калифорнию, где прежде жила Юнис. Увеличил масштаб и разглядел кармазинную черепицу гасиенд к югу от Лос-Анджелеса, сплошные ряды прямоугольников в три тысячи квадратных футов, на которых с воздуха видны лишь крошечные серебряные загогулины кондиционеров на крышах. Все эти строения обступали полукруг бирюзового бассейна под охраной серых нимбов двух пальм, знававших лучшие времена, — иной флоры в комплексе не было. В одном из этих домов Юнис Пак училась ходить и говорить, соблазнять и насмехаться; здесь ее руки стали сильными, а фива густой; здесь лощеный калифорнийский английский одержал победу над ее домашним корейским; здесь она планировала невероятный побег в колледж Элдербёрд на Восточное побережье, на площади Рима, на разгоряченные кутежи сорокалетних на пьяцце Витторио и, надеялся я, в мои объятия.

Затем я посмотрел на новый дом д-ра и миссис Пак, квадратную голландскую постройку эпохи колониализма с одинокой зияющей трубой, неловко воткнутой в сугроб среднеатлантического снега под углом сорок пять градусов. Их прежний дом в Калифорнии стоил 2,4 миллиона долларов, не в юанях, а нынешний домик в Нью-Джерси — 1,41 миллиона. Я почуял снижение доходов ее отца и пожелал узнать больше.

Мой ретро-эппэрэт неторопливо перемешивал данные, из которых я делал вывод, что бизнес ее отца болеет. Появилась таблица с доходами за последние полтора года; отъезд из Калифорнии в Нью-Джерси был ошибкой, после него сумма в юанях неуклонно уменьшалась — июльский доход за вычетом расходов составил восемь тысяч юаней, около половины моего, а я ведь не содержал семью из четверых.

Сведений о матери не нашлось — она занималась только домом, — а вот о Сэлли, самой молодой Пак, данных полно. Из ее профиля я узнал, что она покрупнее Юнис — вес прочитывался в круглых щеках и плавных изгибах рук и груди. Однако ее холестерин ЛПНП существенно ниже нормы, а альфа-холестерин очень высок — вообще неслыханное соотношение. Даже с таким весом она вполне доживет до 120, если продолжит питаться как сейчас и станет по утрам заниматься гимнастикой. Изучив состояние ее здоровья, я глянул на ее покупки, а заодно прощупал и Юнис. Сестры Пак предпочитали сугубо деловые блузки XS, строгие серые свитеры, у которых выдающиеся лишь марка и цена, жемчужные серьги, стодолларовые детские носки (вот такие у них крошечные ножки), трусики в форме бантиков, швейцарские шоколадки в случайных гастрономах, обувь, обувь, а также обувь. Я понаблюдал, как их счет в «ОбъединенныхОтходахСиВиЭсСитигруп» растет и опадает, словно грудь дышащего зверя. Отметил привязку к какой-то «ПОПЫшности» и нескольким лос-анджелесским и нью-йоркским дорогим модным магазинам, с одной стороны, и к родительскому счету в «ОбъединенныхОтходах» — с другой, и ясно различил, как их драгоценный иммигрантский НЗ неуклонно и угрожающе тает. Я узрел семейство Пак во всей его арифметической полноте и возмечтал спасти их от самих себя, от идиотской потребительской культуры, которая потихоньку сосет из них кровь. Я хотел их проконсультировать, доказать им, что мне, такому же иммигрантскому сыну, можно доверять.