– Не надо! Утром пойду в больницу. А сейчас дай мне что-нибудь обезболивающее…

Жанна знала, что спорить с ним бесполезно. Она побежала на кухню, где уже хозяйничала сестра, перерывая аптечку. Наконец они нашли сильный анальгетик и решили, что надо дать Максу еще и снотворное.

Он покорно выпил все, что принесла Жанна. Потом она сделала ему компресс, отерла лицо влажным полотенцем и осторожно раздела.

– Кажется, мне уже получше…

– Давай я все же позвоню в милицию. Ты видел, кто на тебя напал?

– Господи, оставь меня в покое! Какая милиция? А тех подонков я даже не рассмотрел в темноте…

Он со стоном перевернулся на бок.

– Возьми там… деньги… Они к ним не добрались… – Это последнее, что она услышала от него.

Жанна полезла во внутренний карман его пиджака и достала оттуда пятьсот долларов.

* * *

Утром Жанна отпросилась с работы и повела Макса в районную поликлинику, а Влада побежала на поиски папки с рукописью. Через три часа они снова сошлись у себя на кухне. Рука Макса была загипсована. Влада доложила, что она тщательно обыскала все мусорные контейнеры, даже съездила в соседний район, а еще обследовала чуть ли не все урны на троллейбусных остановках, но ничего не нашла.

– Ну и бог с ним! – успокоил ее Макс. – Выйдет книга – можно будет потом ее перевести. А может, и не нужно – у меня полно других идей. Не волнуйтесь, девушки, все будет хорошо! Всё – забыли! Давайте лучше обедать.

Ближайшую неделю нам есть на что жить. И это лишь малая толика того, что мне обещали.

Во время обеда Макс рассказал, что в офисе зарубежного издательства его приняли весьма уважительно, он подписал соглашение, ему выдали небольшой аванс и пригласили прийти через две недели, чтобы получить остальную сумму.

Потом Владе были торжественно вручены деньги на все нужды, и она радостно побежала по магазинам и рынкам, а Жанна осталась дома. Несмотря на то что рука у Макса еще болела, они вместе провели замечательный день. Сломанное запястье Макса красноречиво свидетельствовало о том, что, по крайней мере, ближайшие две недели они не будут никуда спешить. И наконец хоть немного изменится монотонный ритм их жизни с разогревом позднего ужина.

– Будем валяться и смотреть телевизор! – сказал Макс.

– Будем пить пиво! – сказала Жанна.

– «Асти-Мартини»! – поправил ее Макс.

– С ананасами! – добавила Жанна.

– А еще… – и он, отведя в сторону загипсованную руку привлек ее к себе.

* * *

…Писатель Жан Дартов собирался на поэтический вечер, который должен был состояться в библиотеке Киево-Печерской лавры. На вечер приглашены гости литературного семинара, посвященного славянской письменности, – московские и петербургские поэты, литературные критики, и именно ему, Жану Дартову, единственному из всей местной братии, поручили открыть вечер да еще и принять участие в литературных чтениях. Вообще, «Жан Дартов» – это был не совсем удачный псевдоним главы творческого объединения «Логос», в который входили в частности писатели-«семидесятники», маскировавшиеся в свои лучшие времена под комсомольских работников или эрудитов-сантехников.

На самом деле Жана Дартова звали просто – Иван Пырьенко. Но в молодости, в бытность функционером райкома комсомола, он издал свою первую книжечку патриотических стихов и, на всякий случай, подписался этим странноватым псевдонимом. Книжечка понравилась «в верхах», стихи из нее стали использовать на торжествах и праздниках.

Трогательные малыши в белых чулочках по очереди звонко произносили стихотворные строки Жана Дартова и срывали шквал аплодисментов политически сознательной аудитории. Референты отделов культпросвещения всех уровней получили приказ разыскать талантливого поэта-патриота. Вскоре гений отыскался сам. Скромно опустив глаза, молодой комсомольский вожак признался на партсобрании, что именно он и является пламенным певцом суровой и прекрасной действительности. Правда, его немного – совсем по-отечески – пожурили за слащавый псевдоним, но имя гения уже прочно вросло в сознание масс, и Жан Дартов остался Жаном Дартовым. Только теперь он начал получать гонорары за каждый концерт, на котором звонкоголосые ангелочки произносили его бессмертные строки. Так скромный комсомольский лидер Ваня, утомленный отчетами о сборе взносов и многочасовыми выступлениями в цехах заводов и фабрик, исчез из поля зрения общественности. Зато появился молодой литератор Жан Дартов и начал свой нелегкий путь в искусстве.

Тогда он и не представлял себе, каким он окажется сложным! Если бы юный Ваня полностью осознавал, что времена имеют свойство меняться, он, возможно, никогда бы не решился вступить на этот путь.

Безумный ужас охватил уже довольно известного, но еще молодого стихотворца, когда он впервые прочитал Пастернака, Мандельштама, а позже – Маланюка и Плужника. Только тогда он догадался, на какую скользкую дорожку толкнуло его причудливое желание прославиться. Нет, это была даже не дорожка, это был канат над пропастью, из которой на него всегда смотрели чьи-то насмешливые глаза. И эти глаза он ненавидел, тщательно обдумывая каждый свой следующий шаг.

Со временем поддерживать имидж становилось все сложнее. Патриотические темы исчерпались. Даже новая, хорошо изданная книга очерков «Мы – дети УПА» пылилась на полках книжных магазинов. Молодежь гребла Кастанеду и Павича, из «своих» – Андруховича и Шкляра, бывшие идеологи-патриоты сменили лексику и раскололись на множество враждующих лагерей, друзья-сверстники тоже разбились на два лагеря: первые – не выпуская из рук «мобилок», руководили мифическим процессом интегрирования родной страны в цивилизованный мир, вторые – слонялись по дешевым забегаловкам и цинично называли своего бывшего приятеля «дешевой подлюгой». Жан остался на распутье.

Честно говоря, ему очень хотелось и самому засесть за деревянным столом пивнушки вместе с посиневшими знатоками Сартра и невзначай – на удивление этим закоренелым циникам – прочитать хорошее стихотворение, в котором они почувствовали бы ледяное дыхание Серебряного века. Но такого стихотворения в арсенале Жана Дартова не было. И он был вынужден поддерживать свое реноме среди «малиновых пиджаков», которые жаждали приобщиться к высокому искусству более опосредованным образом. А кроме того, время от времени щедро финансировали выход очередной книги кумира своей бурной юности. Несмотря на это, Жан вовсе не был бездарным. За годы своей литературной карьеры он научился довольно умело и даже талантливо синтезировать в своих творениях стихи именитых предшественников. Иногда это получалось неплохо. И позволяло как-то держаться на плаву. Но Жан чувствовал, что самого главного в его жизни так и не произошло. Его знали, его охотно печатали, его приглашали вести вечера и форумы, с ним хотели познакомиться, его посылали на международные сборища и конференции по вопросам защиты прав человека. И он старался. Накупал книг, «наедался» ими под завязку, сходил с ума, терял аппетит и сон, чтобы в одну из ночей высидеть, вымучить, выдавить из себя, как плод, стихотворение или рассказ. Его способность синтезировать заменяла талант. Но как же он боялся того, что впоследствии кто-то – возможно, какой-то новоявленный критик-сопляк, тщедушный гений-филолог, выпускник Киево-Могилянки со своим собачьим нюхом на настоящее мясо раскусит синтетическую продукцию известного и знаменитого писателя Жана Дартова и выплюнет из себя (а они, эти молодые наглецы с длинными волосами, способны замахнуться на какие угодно имена) грубую статейку в газетенке вроде «Книжник-ревю» или «Литература плюс».