сотоварищами, была не бесплодной, была не безнадежной. <…> За каким Золотым Руном едем мы. Если за тем, за которым 13 лет назад выехали мы в утлой лодочке, — то оно уже вырвано в Колхиде у злого дракона, уже стало достоянием родной страны. <…> Неужели дело нового издания только распространять идеи, высказанные раньше другими? О, тогда ваш Арго будет не крылаты<м> кораблем — а громад<ным> склепом <…>[97].

Наиболее точно аргонавтический дух Брюсов передал за год до этого выступления в стихотворении «К народу» (1905), где возникает «быстрокрылый Арго», на котором поэты мечтали устремиться в лазурную высь («до сапфирного мира»). Однако об этой мечте Брюсов пишет как о юношеском заблуждении, как о том прошлом, от которого он сознательно и бесповоротно отказался:

Давно я оставил высоты,

Где я и отважные товарищи мои,

Мы строили быстрокрылый Арго, —

Птицу пустынных полетов, —

Мечтая перелететь на хребте ее

Пропасть от нашего крайнего кряжа

До сапфирного мира безвестной вершины.

Давно я с тобой, в твоем теченьи, народ <…>[98].

Зато А. А. Блок в полной мере уловил пафос Белого и подхватил его. К юношеским стихам Блока московские символисты относились «восторженно <…>, считая поэта своим, „аргонавтом“»[99]. В мемуарах Белый воспроизвел и прокомментировал его самое аргонавтическое стихотворение (оно было прислано в письме от 9 апреля 1904 года[100]):

<…> он посетил «воскресенья» мои (в свою бытность в Москве); и, вернувшись в Петербург, он прислал мне стихи, посвященные «Арго» с эпиграфом из стихов «Аргонавты» (моих) и написанные как гимн аргонавтам:

Наш Арго, наш Арго,

Готовясь лететь, золотыми крылами

Забил.

<…> Вот стихи Блока:

НАШ АРГО

Андрею Белому

Сторожим у входа в терем,

Верные рабы.

Страстно верим, выси мерим,

Вечно ждем трубы.

Вечно — завтра. У решетки

Каждый день и час

Славословит голос четкий

Одного из нас.

Воздух полон воздыханий,

Грозовых надежд.

Высь горит от несмыканий

Воспаленных вежд.

Ангел розовый укажет,

Скажет: «Вот она:

Бисер нижет, в нити вяжет —

Вечная Весна».

В светлый миг услышим звуки

Отходящих бурь.

Молча свяжем вместе руки,

Отлетим в лазурь[101].

Белый подчеркнул, что стихотворение было «пронизано аргонавтическим воздухом» и отражало «переживанья искателей Золотого Руна»[102]. Его последние строки — «Молча свяжем вместе руки, / Отлетим в лазурь» — свидетельствуют о приятии и развитии беловской идеи полета в небо к солнцу-руну.

1.5. «Где же ты, золотое руно?»: от Эллиса до Мандельштама

Естественно, что эстафету Белого попробовал подхватить и Эллис-поэт — «соавтор» аргонавтического мифа московских символистов и его фанатичный пропагандист («„Аргонавты“ имели печать: ее Эллис в экстазе прикладывал ко всему, что ему говорило: к стихам, к переплетам, к рукописям»[103]). В стихотворении «Арго» (1905) он хоть и держится за греческий миф (корабль остается мореходным судном, а аргонавты — истомившейся в долгом пути командой мореплавателей), но вносит в него серьезные коррективы: экипаж «Арго» мечтает увидеть зарю, а чаемым золотым руном оказывается, как и у Белого, «солнечный щит», сначала отражающийся «в волнах» и потом «погрузившийся на дно».

В волнах солнечный щит отражается,

вечно плыть мы устали давно;

на ходу быстрый Арго качается,

то Борей гонит наше судно.

В волнах солнечный щит отражается…

Чьи-то слезы смочили канаты упругие,

за кормою — струи серебра…

«Ах, увижу ль зарю снова, други, я,

или бросить нам якорь пора?»

Чьи-то слезы смочили канаты упругие…

Стонет ветер… Безмолвно столпилась на палубе

Аргонавтов печальных семья…

Стонет ветер, нет отзыва горестной жалобе…

«Где вы, где вы, иные края?!»

Нет ответа их горестной, горестной жалобе…

Что? стоим? То Нептун своей дланью могучею

держит зыбкое наше судно…

Словно тогою, небо закуталось тучею,

солнца щит погрузился на дно.

Взор слезою наполнился жгучею…

Где же ты, золотое руно?[104]

Это стихотворение открывало поэтический сборник Эллиса, подводящий итоги его творчеству 1905–1913 годов, и дало сборнику название — «Арго»[105]. В предисловии говорится о чувстве потерянного Рая, поисках новых путей жизни и искусства. «Утратив мерцание чистой мечты, душа не вернется на землю, ибо на земле нет ничего, чего не было бы в царстве грезы», — утверждает Эллис. Золотое руно видится ему как символ той мечты, к которой аргонавтическая душа некогда устремлялась, но (в отличие от Брюсова, полагавшего, что золотое руно уже добыто) не достигла, а потому погрузилась в пучину отчаяния:

Тогда лишь встанет перед ней <душой> во всей своей неотразимой правде сознание, что она заблудилась безнадежно, что не обрести ей золотого руна, что прикован к месту и вечно будет стоять ее волшебный корабль Арго, что призрачным и ложным был весь ее путь с самого начала, и бодлеровское «Il est trop tard![106]» и безумный смех Заратустры прозвучат над ней[107].

Еще более робко трактует модную тему С. А. Соколов, владелец издательства «Гриф» и поэт, публиковавшийся под псевдонимом Кречетов. В стихотворении «Аргонавты» из сборника «Алая книга» (1907) он вроде бы попытался воплотить заветы Белого, устремив корабли героев «к заколдованным странам» «от старого плена»:

Мертвы и холодны равнины морские,

И небо завешено бледным туманом,

И ночи и дни вековая стихия

Стремит корабли к заколдованным странам.

Раскинуть широко простор изумрудный.

Шумит за кормой жемчуговая пена,

И веяньем влажным нас ветер попутный

Уносит все дальше от старого плена.

Однако, воспевая полет, Соколов-Кречетов не решается оторвать корабли от морской поверхности и направить их ввысь, да и «золотое руно» понимает весьма приземленно, прагматично, в духе Брюсова — как награду путешественникам за проявленные доблести:

Нестрашны нам бури и отдых неведом.

Нам любо лететь над бездонной пустыней.

Чертят корабли