Так вот. Ржали-то почему. Из-за строя каблуков далеко выдавались пятки истоптанных кед Пестика.

– Ну, ты – пингвин! – восхитился Петрович. – Во, Пестик вымахал… красавчик!

В общем, пока молодых натаскивали к местным условиям, через месяц прислали ботинки для Тычины. Заказные. Сшитые в военном ателье.

Чувствую я, что Павло своими замечательными ботинками чиркает по земле. Ну, думаю, сейчас к стеночке прислонимся, сползем как-нибудь и передохнем. Там уж пусть санитары им занимаются, а я дальше погребу. Бой-то еще не закончился.

Дотащились до полуразвалившегося сарая. Сил на то, чтобы дать очередь в темный зев уцелевшей двери или бросить гранату, уже нет. Ладно, будем надеяться, что мужики хорошо здесь прошлись. Только собрался повернуться к стеночке, как страшный удар в спину опрокинул в пыль.

Потом что-то смутное помнится. Кто-то меня тащит, выдирает из рук автоматы и разгрузку, льют воду на голову, в нос тыкают нашатырем и сквозь ватную заглушку шепчут:

– Да живой он, живой. Видишь, кровь не его. А Пестика уносите туда, к убитым. «Вертушки» скоро будут…

А Дэн видел все тогда. Он с противоположной стороны от кишлака сидел в расщелине вместе с наводчиком, следил за ситуацией, за возможными сюрпризами. Вот он в свою оптику и углядел, как и что было со мной и Пестиком.

– Вижу я, Серый, как ты взвалил хохла на плечи. Прешь, как бульдозер. Вокруг вас туча пылищи поднялась. Он сполз у тебя с плеч, ноги по земле волочатся. Стрельба. Я отвлекался, конечно, были цели; увидел уже, как ты к дувалам подобрался. Тут-то вам в спину и стрельнул душара из «бура», поздно я его высмотрел. – Денис закурил новую сигарету, крепко сцепил пальцы рук на столе. – Потом уже, когда в «вертушку» убитых грузили, хохла узнал, а тебя – нет. Пошел искать. Смотрю, ты у колодца умываешься, льют тебе на спину из кожаного ведра воду, а на спине синячище с тарелку и кровоподтеки.

Ведь наверняка он снял того духа, который с «буром» был. Если бы нет, что б тому мешало лучше прицелиться? Эх, братуха, чего ж ты такой молчун-то?

Выпили по крайней рюмашке и разбежались. А куда деваться? Дела!

* * *

Наш Лиса оказался прилежным учеником Дэна. Вскоре после занятий с ним он как-то враз потерял свою способность ржать по любому поводу, только вежливо улыбался, да и то не во весь рот, только уголками губ. Старался производить как можно меньше шума, научился маскироваться так, что вот вроде бы зашел в курилку или палатку Генка, а окружающие тут же забывали о нем, не замечали. Хрен его знает, как это у него получалось. В расположении полка, на выходах в рейды, на привалах что-то черкал карандашиком в маленьком блокнотике. Я как-то случайно увидел его записи. Мура сплошная: цифирьки, крестики, черточки, буковки отдельные – шифровка, одним словом. Интересоваться не стал. Да и Лиса сразу же сунул свои писульки во внутренний карман выгоревшей хэбэшки.

Генка парень не жадный, простой, отзывчивый, но, что касалось его винтовки, тут всегда наотрез – только нет! Все же однажды я уговорил его дать не просто взглянуть в оптику, но и выстрелить.

Дело было на Пандшере минувшей весной. Вот-вот должна была начаться широкомасштабная войсковая операция по выкуриванию духов из этого неприступного ущелья. Со стороны Баграма и Мармоля подтягивались основные силы. Саперы шли первыми и расчищали великое множество минных полей, за ними втягивалась пехота. Нас тогда бросили в Пандшер несколько раньше, озадачив передачей по радио данных о движении духов. Чуяли, ох, чуяли моджахеды, что очень хреново для них может закончиться нынешняя весна. Чуть припоздай мы, вполне безнаказанно ушли бы духи с плоскогорий и равнин высоко в горы, отъедаться бараниной, запивая ледяной, хрустально чистой водой из ледниковых рек, и оттуда жалить насмерть оккупантов-шурави. Оно и понятно, с сытым брюхом воевать веселее и сподручнее.

Так вот, то ли попал я на лирической волне под хорошее настроение Гене, то ли просто надоел ему своим нытьем да выклянчиванием – «дай стрельнуть да дай стрельнуть». Получилось, как в том старом анекдоте про разговор двух женщин, мол, этому мужику проще дать, чем не дать… Угу… В общем, позвал меня Лиса к себе. Шепотом, как всегда «на войне», объяснил премудрости попадания в цель. А чего там попадать? Винтовка лежит прочно в построенной из камней амбразуре, обложенной внутри рукавами старой порыжевшей шинели, чтоб, не дай бог, не повредить прицел или же саму винтовку. Лиса постарался укрепить снайперку в расщелине так, чтобы я при всем старании не смог навредить оружию. Понимаю это, злюсь на Генку – подумаешь, мастер, ну и на себя тоже – чего привязался к человеку. И стрелять уже почти не хочется. Как глянул в оптику – мама родная! Вот, прямо на расстоянии вытянутой руки, вернее подальше, но все равно очень близко стоит душара. Да еще какой дух, прямо классический, хоть сейчас его в учебник про два мира – две системы. Седобородый мужик – они вообще, по-моему, с юношеского возраста начинают седеть. Крючковатый нос, коричневая, словно изюм, иссушенная солнцем кожа, серая чалма на башке, широченные по щиколотку штаны и рубаха, обязательный неопределенно-темного цвета жилет и тапки на босу ногу. Я прям поежился; тут сырость ранневесенняя, кое-где снег еще лежит, мы даже днем пока не стягиваем бушлатов, только нараспашку ходим. Тут же Гена меня слегка ладонью по спине – не отвлекайся. Вернулся я к духу. Поверх жилета крест-накрест ленты с патронами, на груди бинокль, а в руках наш родной «АКМ». Вот все это в мельчайших подробностях я увидел сквозь идеально отстроенную систему линз. На какие-то значки и черточки особого внимания я не обращал. А что толку? Один черт из шепота Лисы ничего не понял. Да и фиг с ним. Маневр покажет. Припал плотнее к холодной резине окуляра, мысленно попрощался с духом, задержал дыхание и плавно, как мне показалось, нажал на спусковой крючок. Да нет, точно плавно нажимал; на своем «калаше» как ни пытался смягчать, ничего не получалось, все равно рвал его, да и на боевых особо не следишь за мягкостью, там уж, наоборот, пожестче да порезче. Выстрелил я. Винтовка по-серьезному врезала в плечо – блин, надо было плотнее прижать. Да ладно, проехали уже. Я лихорадочно стал выискивать свою поверженную цель, надеясь увидеть врага лежащим на земле.

– Попал? – срываясь на хрипоту, зашептал я Гене.

– Ага, – усмехнулся Лиса, – попал. Дух побежал умирать. – Он выплюнул изжеванную спичку, некрепко меня по затылку кулаком двинул, совсем так, как это делал Кулаков в минуты недовольства кем-то из нас. – Мазила ты, Серега! – проворчал без всякого огорчения и засунул между зубов новую спичку.

Вот же, гад! Тут каждая спичка на учете, а Лиса, как только бросил курить, стал жевать спички – и в полку, и на «войне». Что ему ни говори, спички – дефицит. Все без толку. Сам же знает, сам же страдал без курева и тепла – а жует и жует, как корова какая-то. Тьфу ты… Справедливости ради надо сказать, что я напускной злостью просто скрывал свое неумение и досаду от неудачного выстрела. Да и у Лисы, когда ни спроси, всегда был запас спичек, и никому никогда он не отказывал в огоньке.

Все же я нашел через оптику место, где недавно стоял душман. Пригляделся и заметил одну тапочку.