1969 года. Я встретился также с главным редактором «Литературной газеты» Александром Чаковским, который сказал мне, что исключение из Союза писателей в Рязани «выражает общественное мнение»[15].

С самим Солженицыным встретиться не удалось. Мне сказали, что он ни разу не давал интервью западным журналистам, и живет сейчас не в Москве, а в Жуковке, в пристройке к даче великого виолончелиста Мстислава Ростроповича, в ста метрах от дачи академика А.Д. Сахарова. После исключения из Союза писателей он вел себя очень осторожно. В течение семи лет он являлся советским либералом, был членом писательского истеблишмента. Теперь он постепенно превращался в диссидента-антисоветчика. Он не хочет осложнять ситуацию встречей с иностранцем, сказал мне Можаев. Любая публикация о нем за границей может быть использована против него. Между тем Можаев передал мне приветы от Солженицына и ни слова упрека по поводу наших действий.

В июне 1970 года Эдвард Хит выиграл всеобщие выборы и, несмотря на мой небольшой опыт политической работы, предложил мне пост парламентского организатора нашей партии в палате лордов — самый маленький из министерских постов. Я встревожился. В 1967 году я был младшим редактором на Би-би-си. Теперь я становился самым молодым членом правительства. Независимо от наличия или отсутствия у меня гордости по этому поводу должно было наступить возмездие.

Сначала я поговорил с лидером палаты лордов графом Джеллико, рекомендовавшим меня на этот скромный пост, о том, что я впутался в советскую политическую жизнь и увлекаюсь русской литературой. Я хотел знать, может ли это служить препятствием. Должен ли я что-то объяснять по этому поводу прежде, чем займу должность в правительстве? Казалось, что никого это не смущает. Как и со всеми новыми министрами, со мной побеседовал офицер разведки из МИ-5, который рассказал мне, как важно не оставлять документы с грифом «совершенно секретно» в гардеробе, машине или в ресторане. Я со всей откровенностью ответил на все обычные вопросы, но он ничего не спросил о моих необычных литературных пристрастиях. Очевидно, никто не считал их относящимися к делу и не усматривал в них никакой проблемы в связи с моим назначением.

Именно Можаев рассказал мне о Фрице Хеебе, швейцарском адвокате, который должен был представлять интересы Солженицына на Западе. В начале 1970 года, через несколько недель после моего возвращения из Москвы, Хееб появился в издательстве «Бодли хед» и, после предъявления письменной доверенности, получил копии всех наших контрактов и счетов, а также обещание чеков на значительную сумму. Мы сотрудничали с ним всеми возможными способами.

В июне 1970 года я посетил его офис в Цюрихе, и там впервые добросовестность Личко была подвергнута сомнению. Хееб показал мне собственноручное письмо Солженицына, в котором говорилось о том, что Личко бессовестным образом злоупотребил доверием писателя. Это был удар. Я не мог в это поверить. Мысль о том, что Личко кого-то обманул, казалась дикой. Я располагал письмами, которые доказывали, как глубоко Солженицын доверял ему. И не было никакого сомнения в том, что писатель дал ему главу «Ракового корпуса», а также всю рукопись с указаниями опубликовать это в ЧехоСловакии, после чего должна была произойти утечка в другие страны.

Наше хорошее отношение к Личко только укрепилось после того, как из полученного мною анонимного письма я узнал, что 1 сентября он был арестован и обвинен в распространении антисоциалистической и антисоветской пропаганды.

Казалось, ничто из перечисленного выше не омрачило желание Хееба сотрудничать с нами. 9 сентября он писал мне: «Я очень благодарен Вам за быструю и четко выполненную публикацию этих произведений. Вот почему я не хочу отменять существующие на сей день договоренности…» 6 октября мы все встретились в офисе издательства «Бодли хед», чтобы договориться о новых условиях сотрудничества. Они были одобрены и через несколько дней подписаны всеми сторонами, при этом издательство уплатило Хеебу накопившиеся от продажи книг проценты авторского гонорара в сумме около 30 000 фунтов стерлингов.

А предстояло ему получить намного больше. 8 октября, через два дня после нашей встречи с Хеебом, Солженицыну была присуждена Нобелевская премия по литературе. Продажи «Ракового корпуса» резко пошли вверх, и даже пьеса «Олень и шалашовка» шла на «ура» в театре «Гатри» в Миннеаполисе, куда мы с Дольбергом приехали в конце недели. Приличные суммы из нескольких стран потекли в закрома «Бодли хед» и на банковские счета, выделенные специально для автора. Мы, естественно, совсем не рассчитывали на такой огромный успех, когда тремя годами раньше взялись за перевод малоизвестного романа советского писателя с непроизносимой фамилией, рискуя потерять целый год неизвестно за какое вознаграждение.

Если бы мы не оформили авторское право в 1968 году, то на многих языках появилось бы множество пиратских изданий этих двух произведений в скверных переводах и без отчисления положенных автору процентов, как это получилось с «Иваном Денисовичем», являвшимся общественным достоянием. Тогда никто не заплатил Солженицыну даже приблизительно по тем расценкам, по каким платили мы. И я полагаю, что, в частности, благодаря нашим усилиям, в том числе английскому переводу «Ракового корпуса», который многие сейчас считают лучшим романом Солженицына и который до сих пор продается в нашем переводе, автор был удостоен Нобелевской премии.

И вдруг, в наивысший момент такого неожиданного успеха, мне в лицо бросают обвинение, которое, будь оно справедливым, делало бы для меня неловким серьезное изучение Советского Союза, не говоря уже о работе в должности члена кабинета министров. Язвительный журналист Оберон Уо, выступая 24 сентября на страницах сатирического журнала «Прайвит ай», заявил, что мы своей публикацией «Ракового корпуса» с разрешения автора, полученного через Павла Личко сделали возможным арест Солженицына по обвинению в распространении антисоветской пропаганды. Далее в заметке высказывалось предположение, что и Личко, (который в это время сидел в словацкой тюрьме за антисоветскую деятельность), и Дольберг, возможно, являются агентами КГБ. Имелось в виду, что КГБ организовал публикацию книги с целью подвести базу под арест Солженицына, используя в заговоре Дольберга, Личко и меня либо как агентов, либо как простаков.

Как министр правительства, хоть и младший, я был привлекательной мишенью для «Прайвит ай» и потому стал главным объектом нападения. Суть линии Уо заключалась в следующем: «Не правда ли, был бы странный парадокс, если бы министр-консерватор невольно работал на КГБ?»

Мой первый порыв был обратиться к адвокату, но Питер Ролинсон, генеральный прокурор в правительстве Эдварда Хита, посоветовал мне не начинать ненужной тяжбы. «Вам следует наплевать на них, — сказал он. — Не обращайте на них внимания, и они отстанут». Любой ответный шаг с моей стороны