Вербелина засмеялась и тоже прильнула к чаше. Когда Она смеялась, Эгину всегда становилось немного не по себе. А в особенности, когда она смеялась над тем, над чем сам Эгин смеяться бы не стал. Смех ее был гортанным, низким и с легкой хрипотцой. В то время как ее голос был высок и чист, а интонации речи казались многим ― как поначалу и Эгину ― простодушными. Но вот когда она смеялась, от этого мнимого простодушия не оставалось и следа. Смех Вер-белины был смехом умудренной жизненным опытом, циничной и жестокой придворной дамы. «А что, собственно, тут странного, ― осадил себя Эгин, ― ей уже двадцать девять, она сменила двух мужей, не родила ни одного ребенка и коротает дни в компании омерзительных псов. Это ― правда о ней, сколь бы ни была она нелепа, когда любуешься ее длинными густыми ресницами или наслаждаешься прелестью ее тела».

Мало-помалу разговор стал угасать, а вина в кувшине становилось все меньше и меньше. Эгин рассказывал Вербелине какие-то байки из репертуара Илана-фа, а Вербелина принужденно ахала. Чувствовалось, что она не верит ни единому слову Эгина, хотя вроде бы смеется от души. «Это в обычае у умных женщин», ― сокрушенно вздохнул Эгин, украдкой заглядывая в не слишком целомудренный вырез ночного платья госпожи Вербелины исс Аран.

– Хочешь, я станцую? ― спросила Вербелина.

– Ты же знаешь, я всегда хочу, ― бросил ей в ответ Эгин, отметив про себя скабрезную двусмысленность этого признания.

Эгин считал себя человеком, равнодушным к искусствам и зрелищам. Но когда Вербелина исс Аран танцевала, Эгину начинало казаться, что он ошибается.

Она была гибка, словно змея. Подвижна, словно ласка. Благородна, словно лебедь. Эгин подозревал, что Вербелина, вопреки стараниям выглядеть как аристократка, происходит из безродной и малосостоятельной семьи, несмотря на то что теперь зовется через «исс». Но когда она танцевала, он был готов поверить и в обратное.

Музыки, разумеется, не было ― она танцевала в тишине. Но Эгину чудились отголоски невидимых флейт и глухой ритм незримых барабанов, а иногда и треньканье малой лютни. Конечно, это был плод фантазии, но иногда этот плод казался настолько спелым и материальным, что искушение протянуть руку и сорвать его перевешивало в Эгине доводы рассудка.

Вербелина медленно кружилась на месте, и плавные движения ее рук напоминали Эгину о тех ласках, какими могла бы осыпать его эта черноволосая женщина. Могла бы, если бы не одно «но». Если бы не Уложение Жезла и Браслета, тяжким молотом довлеющее над ласками всяких благородных и неблагородных любовников Варана. Но танцевать, к счастью, этот закон не запрещал. И фантазировать тоже.

Теперь Вербелина обнажила свои стройные ноги и, словно крадущаяся кошка, подошла к блаженствующему Эгину. На ее лице играла соблазнительная улыбка. Еще пара изящных движений, и кружевной капот вместе с ночным платьем осели на пол складчатой кучей шелков. Эгин закрыл глаза. Танец еще не кончился, конечно.

Но там, по ту сторону век, он не увидел обнаженной танцующей Вербелины, на тонких запястьях и щиколотках которой нежно позвякивали золотые браслеты. Там было нечто совсем другое. Танец его подруги пробудил в одурманенном хмельным аютским вином сознании Эгина недавнее воспоминание.

Кажется, это было, когда он навестил «Сапфир и Изумруд» во второй раз. Тогда псы рвались с цепей яростно и настойчиво. Выли, лаяли и как-то очень по-человечески постанывали, прильнув мордами к дощатым стенам сараев. Они с Вербелиной проходили по саду мимо псарни. Почуяв приближение хозяйки, псы стали усердствовать во все глотки, а почувствовав Эги-на, утроили тщание. Тогда Вербелина, извинившись перед Эгином, опрометью бросилась в псарню, объяснив, что должна, ну просто обязана успокоить своих питомцев. Она пробыла там довольно долго. В конце концов Эгин не выдержал и, поборов неприязнь, направился в псарню собственной персоной. Кажется, его появление было большой неожиданностью для всех. И для Вербелины. Нет, он не подкрадывался и не скрывался. Но, видимо, привычка ходить без лишнего шума сделала свое дело. Три десятка огромных тупо-мордых псов с палевой шерстью окружили Вербелину кольцом. Платье на Вербелине было распахнуто, и ее маленькая, но такая прелестная грудь с медальоном межцу ключиц была выставлена на обозрение скалящихся гадин. «Я станцую вам вечером, я обещаю, обязательно станцую» ― вот что говорила она. Впрочем, Эгин не мог ручаться, что она говорила именно это. От дверей до того места, где стояла тогда она, было довольно далеко. Он мог расслышать сказанное неправильно.

И все-таки это странная привычка обещать что-то собакам. Он, конечно, тоже иногда болтает с Луз. Но ведь, во-первых, он совершенно уверен в том, что кобыла его не понимает, а во-вторых… ― вот о чем успел подумать Эгин, прежде чем снова открыл глаза.

– Тебе нехорошо? ― елейный голосок Вербелины над его правым ухом.

– Мне хорошо, ты прекрасно танцуешь, ― шепнул ей в ответ Эгин, и его руки обхватили тонкую талию Вербелины кольцом страсти ― оно, кажется, еще не запрещено. А его жадные губы поцеловали ее правильный впалый пупок.

Словно бы по волшебству масляная лампа стала чадить, тускнеть и спустя минуту погасла.

Теперь уже никто не верил, что когда-то в Варане ничего не запрещалось и самих слов «Крайнее Обращение», «Малое Обращение» или, например, «Обращение Мужей или Жен» просто не существовало. «Такого не может быть», ― думал Эгин, хотя и знал, что так было. Было, Хуммер его раздери! Ведь и теперь существует же, например. Синий Алустрал, где мужчина имеет право наслаждаться своей женщиной так, как ему заблагорассудится. А правители и законы предоставляют им это право, стыдливо отводя глаза, ― мол, это дело личное…

Было или не было ― теперь не важно. Важно, что сейчас, когда он поцеловал Вербелину в губы, поднял ее изящное и слегка пахнущее потом и сандаловыми благовониями тело на руки, он должен помнить лишь о том, что есть. Как эрм-саванн Свода Равновесия, и как Атен оксТонаут, и как Эгин. И Вербелина должна помнить об этом и лежать, не шевелясь. В конце согласно правилам ей будет позволен один тихий вздох. И все. Никаких ног, скрещиваемых на спине Эгина. Никаких «итских поцелуев» и прочих вольностей. Только лежать тихо и стараться. Стараться получить удовольствие. Или не получить неудовольствия. В такие тонкости Эгин не был намерен вникать.

Постель Вербелины носила следы недавнего пребывания своей хозяйки. Рядом на специальной подставке покоилось богатое платье госпожи, которое она, видимо, намеревалась надеть завтрашним утром. Туда же поверх него полетела и одежда Эгина. Его меч Вербелина, сверкнув белоснежными ягодицами, водрузила в когтистые лапы подставки, стилизованной под раскинувшего крылья нетопыря.

Эгин, сидя на постели, со всевозрастающим интересом наблюдал за последними приготовлениями. В тот момент более всего на свете ему хотелось оказаться невинным и невежественным человеком, рожденным с той стороны Хелтанских гор, которому неведомы пагубные свойства «сочетания устами» и неизвестно, какое наказание полагается каждому, кто дерзнет сочетаться таким, а не благопристойным способом со своей подругой. О да, он, выкормыш Свода Равновесия, недаром штудировал фолианты, набитые законами, ― он прекрасно представлял себе, что это такое, благодаря гравированным вставкам и иллюстрированным атласам прегрешений из Особого Хранилища Грехов. Пускался ли он, Эгин, в «грютский галоп» хоть раз в жизни? Нет, увы, нет, милостивые гиазиры.