– Не смешно, – кривится Стефан.

Естественно, ему не смешно. Потому что, во-первых, людоедов на своем веку он и без меня навидался, ничего особо смешного в них действительно нет. А во-вторых, совсем другой информации жаждет сейчас его душа.

– Да мне и самому не смешно, – вздыхаю я. – Не хочу кривых мясников сырыми жрать. А напротив, желаю вести возвышенные беседы в предрассветный час. Но сам видишь, как получается. Кстати, если хочешь дать мне в глаз, я в кои-то веки не против. Может, в себя наконец-то приду.

– Обойдешься, – ухмыляется Стефан. – Нашел себе бесплатного массажиста. В глаз ему после ужина на блюдечке подавай.

Но меня не обманешь ухмылками, знаю я этот Стефанов взгляд. И даже целиком его разделяю, сам бы сейчас так смотрел на себя.

По-хорошему, хватит уже тянуть паузу. Но я по-прежнему не понимаю, как это все рассказать. Да и что, собственно, рассказывать? Я до сих пор не уверен… вообще ни в чем не уверен.

То-то и оно.

– Значит, так, – наконец говорю я, подвигая поближе бутылку темного стекла с чем-то вряд ли известным науке, но благоухающим абрикосовым садом, где плоды перезрели на жарком июльском солнце и начали потихоньку бродить; наливать мне пока ничего крепче компота не стоит, а то, чего доброго, совершенно по-человечески окосею, но пусть просто рядом утешительно постоит.

– Значит, так, – повторяю я и снова умолкаю. Хоть и понимаю, что сейчас в меня кинут каким-нибудь тяжелым предметом. И поделом.

Однако похоже, пока я спал, Стефан с какого-то перепугу исполнился святости. По крайней мере, вместо того, чтобы швыряться предметами, он кротко, то есть, не скрежеща зубами и не стуча кулаком по столу, спрашивает:

– Ты продолжать собираешься или нет?

Чувствую себя двоечником, не выучившим урока. Но святому нельзя отказывать. Их и так все вокруг обижают. Ну, то есть обижали в недавнем прошлом. На протяжении многих развеселых темных веков.

Поэтому я говорю:

– Короче. Если я все правильно сделал, что, как мы понимаем, совершенно не факт, желтый свет Маяка больше не будет сниться странникам с нашей изнанки, чтобы их погубить. А будет просто светить наяву.

– Что?! – дуэтом переспрашивают Стефан и Тони. Только интонация у них разная. Тони переспрашивает восхищенно, а Стефан – как будто на него только что упал шкаф. Из чего следует, что оба очень хорошо меня знают. Просто, скажем так, с разных сторон.

– Если у меня получилось, то желтый свет Маяка будет теперь гореть наяву, – повторяю. – Я бы его с удовольствием вообще выключил на хрен, но не умею. Электрик из меня тот еще. Ну ладно, пусть хотя бы не во сне своих жертв подстерегает, а честно мерещится им наяву. Все-таки наяву люди в среднем получше соображают, чем во сне. И ведут себя осторожней. Сто раз подумают и все взвесят прежде, чем не пойми куда зачем-то пойти… А может, наяву он вообще станет безопасным, как обычные лампочки. По моему замыслу, в идеале, должно сделаться именно так.

– А если у тебя не получилось? – заинтересованно спрашивает Стефан.

Пожимаю плечами.

– Ну тогда, наверное, будет как раньше… или примерно как раньше. Или еще как-нибудь будет. Понятия не имею, честно говоря. Ты же все-таки учитывай, что я сам во сне эти дурацкие лампочки перевешивал, наяву мне до них не добраться. А во сне я не всегда хорошо соображаю. Примерно через раз. Ну или просто логика у меня там настолько другая, что потом, как проснусь, самому ни хрена не понятно – что я имел в виду? Поживем – увидим, я так считаю. И вам советую. А как еще?

– Мать твою! – говорят Тони и Стефан, снова слаженным хором, в смысле, дуэтом. Тони – с еще большим энтузиазмом, чем прежде, а Стефан – как будто из упавшего на него шкафа выскочил, как минимум, Люцифер без шенгенской въездной визы, и это теперь тоже будет Стефанова проблема – сразу после того, как новую башку взамен раздавленной себе отрастит.

– Предложение дать мне в глаз остается в силе, – говорю я, чтобы его если не утешить, то хотя бы рассмешить.

– Вот счастье-то! – Стефан возводит глаза к потолку, словно бы в надежде обнаружить там поддержку в лице дежурного сотрудника Небесной Канцелярии. Но хрен ему, конечно, а не поддержка. На этом потолке обычно никто кроме меня не дежурит, а сейчас там даже меня нету, я – вот он, на стуле сижу, как дурак.

– Но это же круто! – говорит ему Тони.

– Да круто, конечно, не вопрос, – легко соглашается Стефан. И закрывает лицо руками.

На этом месте мне становится несколько неуютно. Он что, собрался рыдать? Серьезно? Вот так, ни с того, ни с сего? И что теперь прикажете делать? Чудотворные слезы начальника виленской Граничной полиции в бутылочку собирать? Или развоплощаться подобру-поздорову и сизым поземным туманом в окно уползать? Вспомнить бы еще, как это делается. Я могу очень многое, да практически все, но редко по заказу. То есть я сам обычно не знаю, что способен выкинуть в следующий момент, а за что бесполезно браться. Нёхиси говорит, мне повезло, так жить интересней, но это точка зрения всемогущего существа, до сих пор приходящего в восторг от самой идеи наличия каких-то ограничений и способного искренне радоваться: «У меня не получилось, ура!»

В общем, я не растекаюсь туманом, отчасти из чувства солидарности с остальными присутствующими, а отчасти все-таки потому, что прямо сейчас не могу вспомнить, как это делается. И напоминаю Стефану:

– Не факт, что у меня вообще хоть что-нибудь получилось… – и на этом месте наконец понимаю, что он не рыдает, а беззвучно смеется. Ну, все нормально тогда.

– Лампочки он выкрутил! – сквозь смех стонет Стефан. – В соседнем подъезде! Хулиганье!

– Ты еще скажи: «родителей в школу немедленно».

– Вот, между прочим, не помешало бы, – соглашается Стефан. – Но породившую тебя бездну я пока не готов в своем кабинете принимать. Так что просто давай дневник. В смысле, стакан. А то сидишь, как засватанный… или наоборот, незасватанный? Кому из них хуже сидится? Что-то не соображу. Короче, для хулигана ты сейчас непростительно скромен. И обескураживающе трезв.

Благоухающий абрикосовый сад разлит по стаканам, опустевшая бутылка отправляется под стол, Нёхиси наскоро превращается в нечто человекообразное, чтобы не пить настойку котом, Стефан строго говорит юному шарскому демону, приоткрывшему было лучистый глаз: «Спи давай, детям такое нельзя», – словом, тихое предрассветное блаженство, обычно посещающее наше кафе на исходе всякой удавшейся вечеринки, уже готово нас всех охватить, и тут Тони спохватывается.

– А как же кошмары? – спрашивает он, да так требовательно, словно мы твердо пообещали подарить ему букет отборных кошмаров, но в последний момент передумали, пожадничали, решили оставить себе.

– Чего – кошмары? – удивляется Стефан. – Тебе что, нас мало? Надо добавить еще?

– Желтый свет Маяка в последнее время был окружен кошмарами, – напоминает Тони. – Такими, чтобы тот, кому он приснится, пугался и просыпался, или хотя бы просто поворачивал назад. Мой второй этого захотел, чтобы хоть как-то людей защитить, и у него получилось. Эдо однажды мне рассказал, что ему снилось, так я от одних разговоров чуть не поседел. Особенно от тварей, пожирающих сердце. И как он навеки застрял в стене, то есть чувствовал, будто навеки… И мне интересно, эти кошмары будут теперь у нас наяву вместе с желтым светом? Или ты придумал способ обойтись без них?