Анна Лукас

Моя мама всегда знала, как мне жить и какое будущее меня ждет. Свое ви́дение она передавала мне в виде «НЕЛЬЗЯ/ДОЛЖНА».

НЕЛЬЗЯ: носить короткие шорты, обтягивающие джинсы, высокие каблуки, платья с глубоким вырезом. Пользоваться косметикой. Ходить на свидания.

ДОЛЖНА: быть послушной дочерью, хорошей ученицей и прихожанкой. Закончить колледж, выйти замуж за прихожанина нашей церкви, рожать детей и жить в каком-нибудь маленьком городке с незапоминающимся названием на Среднем Западе страны.

Восемнадцать лет я четко выполняла все инструкции. Отлично училась, играла на пианино, ходила в гости к двум подругам, которых одобрила моя мать, и посещала в церковь, где старалась не задавать лишних вопросов.

В нашей церкви учили следующему:

1. Вся наука лжива.

2. Все, что правильно, написано в Библии. Дословно.

3. Секс до брака – смертный грех.

4. Конец света близок и неизбежен, поэтому надо к нему готовиться.

Вслух я никогда не подвергала сомнениям эти установки. Я старалась не выделяться из группы подростков – детей прихожан, активно участвовала в жизни нашего прихода, подавала кофе и помогала на кухне. Однако в душе я сомневалась и недоумевала – ведь остальной мир, судя по всему, верил в науку и прогресс, никто не ждал конца света и многие радостно занимались сексом до брака. Я не чувствовала, что живу в полную силу, мне казалось, я нахожусь где-то на задворках общества.

Перед окончанием школы я влюбилась. Это произошло в магазине, в отделе одежды, где я работала на полставки.

– Шикарный свитер!

Я подняла глаза и увидела высокого красивого парня с голубыми глазами, с длинными, прямыми светлыми волосами. На нем был темный костюм и яркие носки.

– Спасибо, – улыбнулась я в ответ. Конечно, мой свитер не был шикарным. Просто, кажется, я ему понравилась, и от этого у меня аж ладони вспотели.

Он подмигнул, ухмыльнулся и удалился в комнату отдыха персонала. В каком отделе он работает? Как давно? Почему я раньше его не видела?

В тот же день мы пошли обедать вместе, в небольшой фудкорт в торговом центре, где ели заветренные буррито за заляпанным жиром столом. Собственно говоря, закончили обед мы уже как парень и девушка. Такое стремительное развитие событий казалось опасным, но при этом я ощущала полную свободу. Никогда прежде я не чувствовала такого возбуждения от жизни.

Эндрю был уверенным в себе, умным, начитанным и хорошо образованным. Когда он не работал, то ходил в черных майках и рваных джинсах, пил алкоголь, матерился и играл на бас-гитаре. Все его друзья оказались простыми дружелюбными ребятами, которые никого не осуждали и не считали себя выше других. Все они совершенно не походили на людей, которых я привыкла видеть в нашей церкви.

Эндрю познакомил меня с новой для меня музыкой, например с творчеством группы «Тул», которые оказались очень лиричными металлистами, и экспериментальной музыкой Майкла Джиры. Он научил меня понимать картины Сальвадора Дали, показал фильмы наподобие «Страны садов» и «Суперполицейских». Мне казалось, он открывает для меня целый новый мир, который был всегда рядом, но только сейчас стал по-настоящему доступным. Мне было восемнадцать, ему – двадцать один, и мы обожали друг друга и не хотели расставаться ни на минуту.

Через месяц я привела Эндрю в наш дом, чтобы познакомить с родителями. Он не понравился им с первого взгляда. Обстановка была крайне напряженной. Я чувствовала, как от матери, которая расспрашивала моего парня, словно детектив преступника, буквально исходили волны недовольства. В горле у меня пересохло, а ладони стали липкими от пота. Родители запретили мне с ним встречаться – Эндрю, по их мнению, был мне не пара.

Мы с Эндрю продолжали тайно видеться, несмотря на родительский запрет. Я врала родителям и с каждой ложью чувствовала, что они теряют надо мной власть, а я обретаю свободу, о которой мечтает каждый подросток. Я ходила на вечеринки, где играла такая громкая музыка, что от басов вибрировало все тело. Я возвращалась домой к девяти вечера, а потом удирала через окно к Эндрю и до часу каталась в его синем «Бьюике», чувствуя, как прохладный воздух треплет мои волосы. Впервые вместе с Эндрю я сходила на свой первый концерт нехристианской музыки и попробовала алкоголь. Я даже совершила страшный грех – переспав с ним до свадьбы.

Попалась я на контрацептивах, которые мать нашла в моей сумочке. Она сказала, что я опозорила себя навсегда и ничего хорошего из меня больше не получится. В тот день моя жизнь в родительском доме закончилась. Родители выгнали меня, отняли и продали мой автомобиль и сказали, что больше не будут платить за мое образование в колледже. Мне было некуда податься, кроме как к Эндрю.

Некоторые события того периода жизни я совершенно не помню. Тогда меня переполняла целая гама чувств: стыд, вина и любовь, которые так сильно переплелись между собой, что их стало сложно разделить. Только позже мне удалось разобраться со своими чувствами и понять их важность.

Мы с Эндрю уже шесть лет женаты. С ним я смогла увидеть, что происходит вне мыльного пузыря, в котором жила ранее. Я освободилась от страха, а также навязанных религией правил, оценок и суждений. По сей день мои отношения с матерью и родственниками не самые простые, но я надеюсь, что моя дочь вырастет свободной от религиозного гнета и сама будет решать, во что ей верить. Пусть она будет такой, какой считает нужной, верит в то, что ей нравится, и сама решает, кого полюбить.

А свитер, то самый «шикарный» свитер, я сохранила. Он лежит в дальнем углу комода – как воспоминание о зашоренной восемнадцатилетней девочке, которой я когда-то была.

Эмили Оман

Мой отец никогда никому не отказывал. Будучи офтальмологом, он мог поехать на работу в любое время дня и ночи, если ему звонил пациент и просил его принять. Он никогда не отказывал друзьям и знакомым в личных просьбах. Его часто привлекали к общественным работам.

Мой отец был для меня примером. Мне казалось, он счастлив и полностью доволен жизнью. Я старалась во всем ему подражать и тоже никогда не отказывала людям, когда меня о чем-то просили.

Но потом отец слег, совершенно истощенный. Он всегда заботился об окружающих и забывал о себе. Оказалось, он болел целых пятнадцать лет и ничего нам об этом не говорил, делая вид, что все прекрасно. Отец слишком много энергии тратил на других, и это подточило его силы.