– Замолчи, женщина! – разъярился Мамай, стряхивая со своего богатого чапана жирные капли желтоватого кумыса. – Как ты смеешь…

– Смею, клянусь Аллахом! – повысила голос Ханум, схватив Мамая за отвороты халата и встряхнув его изо всех сил. – Я – ханская дочь! Все мои предки были Чингизидами! Мой прадед хан Узбек за малейшее неповиновение сажал на кол. Мой дед хан Джанибек, садясь на коня, попирал ногами согбенные спины своих вельмож. Мой отец хан Бердибек за дерзкие речи отрезал язык, за дерзкий взгляд выкалывал глаза. Тебя, моего мужа, только что облили грязью, и ты снес это унижение! – Ханум с размаху влепила Мамаю пощечину так, что у того шапка слетела с головы. – Ты не гурлень, а тряпка! О Аллах, и с этим ничтожеством я делила ложе, родив от него троих сыновей! Хвала Всевышнему, мои старшие сыновья не видят, в какого жалкого хорька превратился их отец!

Получив от Ханум вторую пощечину, Мамай взревел, как раненый медведь. Он отшвырнул жену в сторону и кинулся искать плеть, собираясь исхлестать ее. Не найдя плеть, Мамай схватил ножны от сабли и несколько раз ударил ими Ханум, распростертую на белой кошме.

Закрывая рукой голову от ударов, Ханум продолжала выкрикивать издевательским голосом:

– Эй, слуги, сюда скорее! Поглядите на своего господина! Он одолел слабую женщину, каков удалец!..

Слуги гурьбой ввалились в юрту и растерянно застыли у порога.

Мамай отбросил сабельные ножны и, ткнув пальцем в жену, сердито бросил рабам:

– Волоките отсюда эту змею. Живо!

Не смея поднять глаз на Мамая, рабы торопливо подхватили Ханум на руки и вынесли ее из шатра.

Подняв с полу медную чашу, Мамай наполнил ее кумысом и поднес ко рту. Его рука с чашей на мгновение замерла. До слуха Мамая долетел глухой топот множества копыт, удаляющийся от его стана. Это пять сотен воинов-кипчаков рысью уходили на юг, к Дону, ведомые Кайрауком. Выругавшись сквозь зубы, Мамай залпом осушил чашу. Ядреное хмельное питье огнем прошло по его жилам, в груди разлилось тепло.

Мамай уселся возле очага и снова налил кумыса в свою чашу. Мамаю захотелось отрешиться от всех неприятностей, он надеялся, что кумыс поможет ему в этом.

Когда наступило время вечерней трапезы, к Мамаю опять пришла Ханум, дабы поужинать вместе с ним.

Пьяный Мамай принялся кривляться и подтрунивать над супругой.

– Очам не верю, высокородная Ханум снизошла до меня, ничтожного червя! – заплетающимся языком проговорил Мамай, вскочив с кошмы и отвешивая неловкий поклон. – О госпожа, твое величие неотразимо! Я припадаю к твоим ногам. Прости за столь скудную трапезу, изысканных яств, увы, нет в моем стане. Извини, что тебе придется вкушать эту грубую пищу не на серебре, а с деревянных блюд и подносов. Да еще в обществе такого низкорожденного негодяя, как я! – Мамай икнул и, шатаясь, распрямился. Его рот кривила пьяная ухмылка.

– Прикуси язык! – Ханум дернула Мамая за рукав халата. – Сядь! На кого ты похож? Стыдись, муж мой! Думаешь, тебе к лицу пьяные выходки! Закуси жареным мясом и ложись спать.

За ужином Мамай больше помалкивал, поскольку Ханум не давала ему и слово вставить. Ханум почти не притрагивалась к еде, она много говорила, вспоминая прошлые победы Мамая и его удачные походы. Вступив в войско двадцатилетним десятником, Мамай стремительно пошел в гору и уже к тридцати годам стал темником, то есть верховодил отрядом в десять тысяч всадников. Когда в Золотой Орде началась смута и ханский трон переходил из рук в руки, для Мамая наступила пора истинного могущества. Имея сильное войско, Мамай обогащался, как хотел, смещая неугодных ему ханов и контролируя большую часть владений Золотой Орды.

– Татарская знать трепетала пред тобой, муж мой, – молвила Ханум, угодливо улыбаясь Мамаю и подкладывая ему самые лакомые куски. – Не говоря уже о кипчаках и саксинах. Вот почему меня так возмутил поступок Кайраука. Верно говорят мудрые люди: друг познается в беде…

Успокоение, наступившее в душе Мамая после выпитого кумыса, куда-то вдруг улетучилось после слов Ханум. Злоба и ярость опять начали закипать в Мамае. После ужина Мамай завалился спать, однако, сон никак не шел к нему. В ушах Мамая звучал голос Ханум, твердивший о том, что льву достаточно один раз как следует рыкнуть, чтобы все шакалы вокруг мигом поджали хвост.

Посреди ночи Мамай призвал к себе своих приближенных, приказав им седлать коней. Во главе тысячи всадников Мамай устремился вдогонку за отрядом Кайраука.

По степи гулял пронизывающий ветер, мелкий холодный дождь бил в лицо. Однако непогода не остановила Мамая, который горел сильным желанием жестоко наказать Кайраука за неповиновение.

Мамай действовал с присущим ему коварством, поначалу отправив к Кайрауку военачальника Тогана с тридцатью конниками из его куреня. Тоган, догнавший отряд Кайраука, наговорил тому, будто он тоже ушел от Мамая, не веря в его победу над Тохтамышем. Во время ночевки в степи люди Тогана бесшумно зарезали воинов Кайраука, стоявших в дозоре.

На рассвете стоянку окружили нукеры Мамая. Кайраук и пять сотников из его отряда были обезглавлены. По приказу Мамая, их отрубленные головы были насажены на колья, вбитые в землю. Воины-кипчаки из отряда Кайраука пребывали в растерянности, никто из них не осмелился оказать сопротивление людям Мамая. Начальство над кипчаками из племени карабиркли взял военачальник Тоган. Такова была воля Мамая.

Прежде чем двинуться обратно к реке Хопер, Мамай дал своим воинам день на отдых. Неподалеку пролегала караванная тропа, ведущая от верхней Волги к устью Дона. Возле этой тропы возвышался древний кипчакский курган с каменной статуей на вершине. В пору язычества кипчаки погребали свою знать в таких курганах. Приняв ислам, кипчаки перестали насыпать холмы над захоронениями своих вождей. Близ кургана тесной кучкой стояли несколько глинобитных хижин, давно покинутых их обитателями. Жившие здесь когда-то оседлые кипчаки по какой-то причине ушли отсюда. Теперь в этом брошенном селении коротали ночи лишь случайные путники и купцы, проходившие по степному шляху.

Это пустующее селение стало местом стоянки и для Мамаева отряда.

Каменные изваяния, которые устанавливались на могильных холмах предками нынешних кипчаков, назывались балбалами. Это слово в переводе с кипчакского наречия означает одновременно и душу умершего человека, и каменную стелу, и место для жертвоприношений. В далеком прошлом кипчаки воздвигали каменные статуи на курганах не только в честь вождей, жрецов и прославленных воинов, но также и в честь знатных женщин. Поэтому эти древние степные изваяния имели как мужской, так и женский облик. Причем, мастера-каменотесы не просто создавали на своих творениях мужские и женские лица грубой отделки, но придавали каждой каменной статуе черты сходства с каким-либо знатным вождем или с кипчакской хатунью, покинувшими сей бренный мир.

С юных лет кочуя по степям, Мамай успел перевидать великое множество кипчакских балбалов, этих немых свидетелей былого могущества кипчакских племен. Кипчаки в свое время отвоевали донские и кубанские равнины у торков и печенегов. В этих привольных краях кипчаки чувствовали себя вольготно, успешно воюя со всеми соседями. Длилось это до тех пор, пока сюда не пришли монголы, разбившие кипчаков и поработившие их раз и навсегда. Те из кипчаков, кто не желал жить под пятой у монголов, ушли в Грузию и Венгрию.