Она попыталась уйти от политической полемики и сделала это крайне неловко:

– Почему же тогда вы называетесь фермером?

– Так меня люди называют. Им же сказали еще в начале девяностых, когда колхозы грохнули, что фермеры их накормят. Они и запомнили. Вот я их кормлю. Выходит, что я для них фермер. А для государства я незаконный предприниматель, потому что налогов им платить не хочу и не буду. Еще вопросы есть?

– А как вы сами себя называете? – удивилась своей смелости Наталья Иосифовна.

– Я просто мужик. Так же, как вы – просто женщина.

Наталья Иосифовна отошла от лавки с мешочком творога, пачкой печенья и легким сердцебиением – приятным, будоражащим. «Просто женщина» было сказано как-то так, будто она совсем не «просто», а наоборот.

* * *

Жизнь Натальи Иосифовны приобрела недельную размерность: от субботы до субботы. Потому что по субботам приезжал фермер. Он сменил застиранную фуфайку на светлую рубаху, и Наталья Иосифовна приняла это на свой счет. Все, что он говорил, отпуская товар, имело для нее особое значение. Ей чудился подтекст в каждой его фразе. Подтекст был теплый, заботливый, хозяйственный. А главное – адресованный ей.

– Сметана свежая? – спрашивала соседка уже после того, как заплатила.

– Другой не держим. А если закисать начнет, так в стряпню ее. Или фигуру бережем? Нет, бабоньки, поздно вам беречь. Нечего, – хохмил фермер.

И Наталья Иосифовна в душе продолжала его фразу: «…не то что у новенькой из города». В его глазах был неподдельный мужской интерес. Так на нее не смотрели давно. Его взгляд не упирался в какую-то точку, а охватывал ее целиком, обволакивал. На вид ему было за шестьдесят, примерно ровесник. Наталья Иосифовна любила слово «ровесник» как производное от слова «весна» и очень не любила «одногодок». Ведь важно не сколько годов прожито, а сколько весен пережито, с их открытиями и потрясениями, слезами и надеждами. А годы? Они имеют другие отметины – килограммы на боках, морщины, седина, коронки, очки. Вроде бы синонимы, а совсем разное. Сравните: «ровесник революции» и «одногодок революции». Первое – для патриотических романов, второе – для отдела кадров. А романы, пусть и патриотические, Наталья Иосифовна любила больше, чем отдел кадров.

На каждую встречу с фермером Наталья Иосифовна начинала собираться с утра. Она выбирала шарфик, потом браковала его. Нет, слишком ярко, смешно в ее возрасте. Прикалывала брошь, убирала на место. Чересчур празднично. Даже шляпку с вуалькой примерила, но вовремя одумалась. В Болтино носили только матерчатые, застиранные шляпы от солнца.

Кстати, о солнце. Наталья Иосифовна приехала в деревню ранней весной, еще снег лежал. Потом он сошел, оголив маленький огородик в пару-тройку грядок. Это все, что осталось от большого участка деда. Петя в свое время решил, что малая родина должна соответствовать названию, то есть быть буквально маленькой. А излишки можно продать. Покупатель оказался приезжий, приблатненный и придурковатый. Он ходил по своей земле в трусах, сползающих ниже копчика. Наталья Иосифовна старательно отворачивалась. Она где-то читала, что римские аристократы ходили голыми перед рабами – просто потому, что не считали их за людей. Сосед, видимо, как римский патриций, не стеснялся ее, так как не видел в ней ровню. Ну не будешь же стесняться земляного червяка?

Солнце крепчало, и грядки просили есть. Их нужно было засадить. И тут Наталья Иосифовна вошла в свою стихию. Она колдовала над рассадой, выносила ее погулять, гуляла с ней вдогонку за солнцем. Кроме обычной капусты замахнулась на савойскую, брюссельскую и кольраби. Местные женщины посмеивались над ботаническими изысками горожанки, но исключительно по-доброму, отдавая должное ее трудолюбию. А может, просто привыкли к ней, к ее витиеватой речи и странным манерам.

– Иосифовна, у тебя калитка нараспашку.

– Спасибо, милочка, за беспокойство. Но помните, как у Окуджавы? «Дверям закрытым грош цена, замку цена копейка», – пропела Наталья Иосифовна. Она пела плохо, стеснялась этого, но эти строки намертво сплавились с мелодией. – Чем не заповедь? Я принадлежу к поколению, библия которого написана Окуджавой.

– А сопрут чего? Твой Окуджава отвечать будет? – недоумевала соседка.

Но самое забавное, что у Натальи Иосифовны ничего не пропадало. Хотя воровство по мелочи было в обиходе у односельчан. То ли за блаженную держали, у которой воровать грешно, то ли взять было нечего.

Но если с односельчанами отношения наладились, то с соседом в спущенных трусах расстроились. И это мягко сказано. Развернулись настоящие военные действия. Во всем виновато солнце. На его лучи к соседу в гости потянулась всякая нечисть – матерящиеся мужики, визжащие и ржущие девки. Как и положено нечисти, пик активности у них приходился на ночь. Хуже всего было то, что эти гости любили музыку. Громкую, с доходчивым содержанием про фраера дерзкого. И еще они любили свежий воздух, поэтому колонки устанавливались на улице. Звуковые волны атаковали домик Натальи Иосифовны с ураганной силой. Она боялась, что старый дом развалится, как хижина Ниф-Нифа, или ураган унесет его в страну Гудвина. Но она сильно переросла девочку Элли и поэтому вместо дороги из желтого кирпича стала протаптывать дорогу в местное отделение милиции. Там ей сказали, что это не милиция, а полиция. Больше ничего полезного не сообщили. Велели звонить и вызывать наряд, если повторится.

Повторение не заставило себя ждать. А наряд заставил. Он приехал только в пять утра, когда соседские гости отбились, обессиленные после ночной вакханалии. Наталья Иосифовна не спала всю ночь, каждые полчаса звонила в полицию, боясь от волнения назвать их милицией. К утру задремала. Приехавший наряд разбудил ее и строго отчитал по поводу ложного вызова. Дескать, кругом убийцы и насильники, а она со своим старческим маразмом на тишайшего соседа поклеп возводит.

За фермерской сметаной она вышла с красными от недосыпа и слез глазами. Фермер промолчал, обошелся без расспросов и комментариев. Только незаметно подкинул ей в сумку конфет с фривольным названием «Укус женщины». В них была какая-то дрянь, которая при рассасывании щипала язык. А когда Наталья Иосифовна ушла, задержал отпуск товара, обратившись к кучке покупателей с единственным вопросом, лаконичным, но всем понятным: «Какая хрень тут у вас происходит?»

Потом фермер зашел к соседу. Тот подтянул трусы от неожиданности. Фермер говорил исключительно по делу и без предисловий:

– Я налогов не плачу. Поэтому, сам понимаешь, на милицию рассчитывать не могу. Тем более на полицию. Прав не имею. И если ты, тварь, еще раз огорчишь свою соседку, то я огорчу тебя. Без помощи милиции. Обойдусь подручными средствами. Дедовыми методами. Ты не то что музыку по ночам включать забудешь, ты чихать днем в себя будешь. Ты меня понял?

И пока сосед собирал разбежавшиеся слова в подобие ответа, фермер уже заводил машину. Одновременно зарычал мотор и заурчало в животе соседа.

* * *

Наталья Иосифовна расцвела. Долгого летнего дня не хватало, чтобы переделать все дела. Она шефствовала над излечением язвы у сторожа клуба. Следила, чтобы соседка с тромбофлебитом не ходила без компрессионных чулок. Обладатели вегето-сосудистой дистонии боялись показаться на улице без головного убора. Само понятие «головной убор» вошло в обиход и вытеснило прежнее «чего-нибудь на голову». Ближе к сентябрю выяснилось, что школьники за лето забыли английский язык напрочь, что было нетрудно, учитывая мизерность познаний. Наталья Иосифовна создала при клубе хор английской песни. Сама королева Англии обрыдалась бы, услышав, как разновозрастные деревенские дети хором поют песни из репертуара Фрэнка Синатры.